на заводе, где учётчицей работала моя мать, и до сего дня работал в охране отец, делали кирпич. Его для продажи развозили по области, да в старой части города клали печи. В принципе того, как смазливый Толян лишит Кирпич этой последней преграды на пути к женским наслаждениям и уровняет всех девчонок класса, ждали все не меньше, чем первый рассвет взрослой жизни. Катька сдалась, уже изрядно набравшись поддельного «Мартини» прямо на матах в школьном спортзале, от которого кто-то сумел раздобыть ключи. «Мартини» обеспечил весь класс как раз папик Маринки, олигарх местного розлива с активом в пять киосков. Вернее не том смысле папик, что старше, и спит с ней, снабжая баблом и даря подарки, кого сейчас принято называть «кошельком на ножках», а в том, что участвовал в её производстве наравне с мамашей. Хотя степень равенства здесь вполне спорна, поскольку разница воспроизводства человечества прошла у меня на глазах, и я знала степень страданий мужчины и женщины. Вернее их полного отсутствия у сильной половины. Своей осведомлённостью в этом плане я была обязана сестре матери, моей тётке, которая «залетела» от заезжего командировочного и потом, после девяти месяцев мук, разродилась сморщенным и крикливым Петькой. Хотя разродилась, но проблем с тех пор лишь прибавилось. Скоро проблема пойдёт в школу, стены которой покинула неделей раньше я. Возможно, он будет заниматься в тех же классах, что пришлось и мне, и кувыркаться на тех же матах на уроках физкультуры, на которых Катьку Кирпич делали женщиной и, возможно, что и он продолжит традицию класса, и возьмёт там уже свою крепость.
«А ведь я обязана и тётке, и племяннику! – вдруг подумалось мне, и про себя рассудила: – Не был бы её пример перед глазами, и кто знает, где бы была сейчас я сама? Не знай, как предохраняться, залетела бы ещё в восьмом. Вон по телеку, в пятнадцать рожают. А я вовсю на два года раньше куролесила с парнями, правда не ради удовольствия, как у взрослых, а ради любопытства, да чтобы взрослой казаться…»
«Мне кажется, этот узор я видела на занавесках в твоей кухне!» – прозвучал вновь в голове голос Маринки и её механический смех.
Видеть Маринка этого узора на занавесках, конечно же не могла по двум причинам: Первая – эта сучка никогда не была у меня на кухне. И вторая – платье было сшито в ателье, из вполне приличного материала. Просто по цене он, конечно, и рядом не стоял с теми, что надели половина моих подруг. Однако на один раз годилось и так, да и смотрелось, что говорится, ровно!
«После того как Маринка ответит за свои слова, рвану в Москву!» – подумала я очевидное. Хотя, если не ответит, всё равно рвану. Это цель и мечта всей моей, только начинающейся, жизни.
Я села на кровати и прислушалась. Мать тихо плакала. Степан её успокаивал. Как всегда. Наверняка он занимается с ней этим со школы. Интересно, мать догадывается, что я знаю, как далеко он зашёл в своих сочувствиях? Думаю, как уйду, тихий разговор перейдёт в пылкие вздохи, шлепки и стоны. Теперь можно и днём, ведь папика
