– Видите ли, досточтимый брат, примерно раз в столетие среди людей рождается один, наделенным особым, очень редкостным даром, с точки зрения братства – практически бесценным. Найти его очень сложно, но возможно, тонкостям этого процесса посвящены целые практики, о них мы сейчас говорить не будем. И, если мы не ошиблись, Филипп – как раз такой человек.
Француз умолк, видимо, давая Якову Ильичу время прийти в себя и проникнуться идеей уникальности рожденного им сына, но через некоторое время продолжил свою речь:
– Самые сложные грани мироздания – понятия Добра и Зла. Эти основополагающие категории в их абсолютном значении неспособны верно трактовать даже те, кто достиг высшего градуса посвящения, особенно не в теоретическом рассмотрении идей, а в прикладном аспекте, при возникновении ситуаций, где опасен ложный выбор. А человек-компас всегда интуитивно следует единственно верному пути.
– То есть его душа, выходит, столь стара и мудра, что постигает изначальные настройки мироздания?
– Напротив, полагаю, она так молода, что просто не успела их забыть. Но это уже отвлеченные мудрствования, а мы сейчас говорим конкретно о вашем сыне.
– Погодите… Я все никак не могу осознать! – охнул Яков Ильич. – То есть Филипп обладает такой чудодейственной способностью? Вот уж бы не подумал!
– Труднее всего порой бывает рассмотреть то, что находится слишком близко, – философски ответствовал француз, тут же следом перейдя на деловитый тон:
– За разговорами мы теряем время, а ночь почти на исходе. Вы пока осмысливайте, но пойдемте уже к вашему котловану, это дело не менее, а может и более важное.
Дверь заскрипела, предупреждая мальчика о том, что он сейчас будет обнаружен. Филипп в ужасе прижался к стене, ожидая позора и неизбежно должного воспоследовать за ним строгого наказания за проступок. Батюшка не признавал телесных истязаний. Отлично зная слабости сына, он в назидание запрещал ему определенный срок подходить к роялю, и мальчик предпочел бы любые колотушки этой воспитательной изощренности. Его сердце уже трепетало, предчувствуя лишение любимого занятия, да так не вовремя, когда француз привез столько незнакомых партитур! Но к счастью, Яков Ильич с новым учителем быстро прошли мимо, не приметив его в темном коридоре. В руках у мосье Деви был какой-то увесистый сверток. Филиппу страшно хотелось последовать за ними, но он не стал этого делать, а немедля вернулся наверх, в свою комнату.
– Как же так, – думал он, засыпая, – я только что подслушал беседу, для моих ушей явно непредназначенную. Разве такое поведение похоже на человека, всегда делающего верный выбор?
Он мысленно попросил у Господа прощения и тотчас погрузился в крепкий сон, означавший, видимо, что отпущение даровано.
Поутру Филиппа разбудил странный гул. Выглянув в окно, он увидел, как землеройная машина, бодро размахивая ковшом, засыпает вырытую яму.
Марфа,