Пугливая и куражливая, остроносенькая, с русыми кудряшками, выбившимися из-под шерстяной шапочки с помпоном, Галя навостряла лыжи энергичными, придыхающими толчками обеими руками. Она догоняла более преуспевающий в скорости класс, отставая, как догоняет свой полк на большом марш-броске смешной солдатик-«салага».
И свистел ветер, неслись снежинки, шумело дыхание, и она была одна в запорошенном поле, и вот уже завернула за нависающий склон, вокруг показались кусты…
И вдруг откуда ни возьмись на встречной трассе появился одинокий лыжник. Из-под рыжей же шапки выбивались рыжие волосы, лицо вместо снежинок было усыпано конопушками, руки так и сжимали палки. Галя по-доброму попыталась поприветствовать Онуфрия Копытнина из класса постарше, которого уже, увы, неплохо узнала, но зря она надеялась на мир. Увидев ее, Онуфрий сбавил аллюр, противно ухмыльнулся, агрессивно крикнул: «О-о!» (типа – «Кого я вижу!») и тотчас же (самое ужасное – как автомат, даже не раздумывая ни секунды!) принялся метать в нее снежки, один за другим.
Галя сбилась с лыжни, закрылась руками, затем быстро скатала контратакующий снежок и пустила в него, потом второй… Один из снежков попал ему в куртку, но ответный мощный, злобный шар безжалостно влетел Гале прямо в голову, и она поняла, что надо убегать. Она свернула вправо, понеслась, как могла, но там стояло сучковатое дерево и был скат вниз. Она зацепилась петлей на рукаве за сук этого дерева, и никак не могла отцепиться. А хохочущий и улюлюкающий Онуфрий мчался на лыжах к ней.
Галя расстегнула молнию, рванулась, куртка осталась висеть на ветке, но сама Галя упала на снег… Через пару секунд Онуфрий стоял над ней. Он швырнул ей куртку и крикнул:
– Вставай и одевайся, рохля!
Галя, обвалянная в снегу, в одном зеленом свитере ручной вязки, пыталась встать, но ее лыжи цепляли за лыжи Онуфрия. А он – измывался: не давал ей подняться, а как только она тщетно пыталась это сделать, но падала снова, то яростно кричал:
– Ну поднимайся же наконец, чего здесь разлеглась!!
И тут она почувствовала, как отступила бессильная злость… Осталось только холодное равнодушие. Она мысленно отогнала от себя этого Копытнина. Он остался словно за прозрачной стеной. И стало легче. Ведь всё равно ничего тут нельзя было поделать.
И он, как будто очутившийся за барьером отчуждения и посвистывающего аквилона, вдруг перестал кричать. И тоже будто стал равнодушнее. И она уже не помнила, как встала и ехала вперед, отряхиваясь от снега. И не стало ни злости, ни слез. Только белое поле и легкий вой ветра. И белое же небо вверху.
Местные почему-то прозывали его «Бубуля», но вообще его звали Гурам Гуляшвили. Он давно уже содержал шашлычную у самого пляжа с палаточным городком, процветающую и пользующуюся популярностью. Он стоял за стойкой, сложив плотные густо-волосатые руки, почти соединив серьезно густые черные брови, и ждал заказов. Деловито кивал, слушая заказы новоприбывших курортников. И постоянно включал