Мы со Скинни засмеялись.
– Куда это он?
Скинни пожал плечами. Мне стало еще смешнее. Мне вообще часто бывает смешно.
Рабочий тем временем вежливо обежал нас, не переставая шаркать, добрался до стеклянной двери, на которой было выгравировано Sainte Million Mansion. От того места, где первоначально находился он (а теперь мы) до двери было не более пятидесяти метров.
– Хир! Хир, – негромко позвал нас рабочий. – Саинте Миррион, хир!
– О, спасибо, сэр!
Подъезд этого «особняка», воздух города и наличие японцев напомнили мне почему-то Гонолулу. Сказывалась, вероятно, близость океана, общая благоустроенность и чувствовавшееся буквально во всем отсутствие криминала. Не было похоже на то, что путь Такеши Китано к мировой славе начался в Токио, этом городе мишек Гамми и жадных до сказок, искушенных и разочарованных искушенностью гайдзинов.
Когда мы забирали бумагу с адресом у рабочего, он нам несколько раз поклонился. Когда мы поднялись на четвертый этаж, дверь открыла Рейми, девушка Цервуса.
До этого я ее видел всего лишь раз, и то на фотографии, случайно. Хотел перед поездкой найти эту фотографию, не вышло. Так лицо и забылось. Теперь Рейми стояла перед нами в узеньком коридоре квартиры.
Черные волосы (мне показались крашеными; крашеными, но коричневыми, как у остальной части унисексуальной Японии), странный клетчатый платок на плечах, непонятное платье, похожее на сарафан из плотной материи и теплые чулки с рваными дырочками в районе ступней. (Я вспомнил, как чистил зубы в аэропорту после десятичасового перелета и сменил футболку). Рейми не заботили точно такие же вещи, которые не стали бы заботить Цервуса. Он и раньше говорил мне, что нашел родственную душу. Чему я искренне рад.
Я и Скинни по очереди пожали Рейми руку, не особо соображая, что еще с ней делать. Рейми чувствовала себя, должно быть, неловко. Цервус сразу предупредил нас, что она интроверт. «Вот ебаная интровертка!» – сказал позже Скинни. Цервус мне всегда казался немного замкнутым, но его девушка…
Однокомнатная квартира была настолько маленькой, что вытянув руки в разные стороны можно было коснуться противоположных стен. Я не удивлен тому, что в Токио так много баров, забегаловок, клубов и еще всевозможных мест социальной жизни. Если у большей части населения квартирки такого вот размера, то не стоит особо раздумывать и о том, с какой легкостью японцы кончают с собой или сходят с ума.
Мало того, что нам со Скинни предстояло здесь ночевать четырнадцать дней подряд, в этой же комнате стояла еще и электронная барабанная установка. Одна кровать и запах несвежего белья. Пока Скинни принимал душ, я пытался говорить с Рейми. Вспоминал вымученные мелодии, что барабанил Цервус, и мне было нехорошо, очень не по себе. До чего же абсурдна жизнь трезвого человека (и не менее абсурдна – пьяного).
Рейми не говорила ничего, кроме:
– Да… Нет… Я не знаю.
Провели мы с Рейми всего два первых