– Английские летчики, мсье Ланге.
– Он лжет, – сказал я, не вставая. – Я тоже русский. А мой товарищ – американец.
– Профессия? – спросил по-английски Ланге.
– Летчик, – по привычке вытянулся Мартин.
– Но не английский, – прибавил я.
Ланге ответил коротким смешком:
– Какая разница, Англия или Америка? Мы воюем с обеими.
На минуту я забыл об опасности, все время нам угрожавшей, – так мне захотелось осадить этот призрак прошлого. О том, поймет ли он меня, я и не думал. Я просто воскликнул:
– Война давно окончилась, господин Ланге. Мы все из другого времени, и вы тоже. Полчаса назад мы все вместе с вами ужинали в парижском отеле «Омон», и на вас был обыкновенный штатский костюм адвоката-туриста, а не этот блистательный театральный мундир.
Ланге не обиделся. Наоборот, он даже засмеялся, уходя в окутывавшую его багровую дымку.
– Таким меня вспоминает наш добрый Этьен. Он чуточку идеализирует и меня и себя. На самом деле все было не так.
Темно-красная дымка совсем закрыла его и вдруг растаяла. На это ушло не более полминуты. Но из тумана вышел другой Ланге, чуть пониже, грубее и кряжистее, в нечищеных сапогах и длинном темном плаще, – усталый солдафон, с глазами, воспаленными от бессонных ночей. В руке он держал перчатки, словно собирался надеть их, но не надел, а, размахивая ими, подошел к конторке Этьена.
– Где же они, Этьен? Не знаешь по-прежнему?
– Мне уже не доверяют, мсье Ланге.
– Не пытайся меня обмануть. Ты слишком заметная фигура в местном Сопротивлении, чтобы тебя уже лишили доверия. Когда-нибудь после, но не сейчас. Просто ты боишься своих подпольных друзей.
Он размахнулся и хлестнул перчатками по лицу портье. Раз! Еще раз! Этьен только мотал головой и ежился. Даже свитер его собрался на лопатках, как перышки у намокшего под дождем воробья.
– Меня ты будешь бояться больше, чем своих подпольных сообщников, – продолжал Ланге, натягивая перчатки и не повышая голоса. – Будешь, Этьен?
– Буду, мсье Ланге.
– Не позже завтрашнего дня сообщишь мне, где они прячутся. Так?
– Так, мсье Ланге.
Гестаповец обернулся и снова предстал перед нами, преображенный страхом Этьена: нибелунг, а не человек.
– Этьен тогда не сдержал слова: ему действительно не доверяли, – сказал он. – Но как он старался, как хотел предать! Он предал даже самую дорогую ему женщину, в которую был безнадежно влюблен. И как жалел! Не о том, что предал ее, а о том, что не сумел предать тех двух ускользнувших. Ну что ж, Этьен, исправим прошлое. Есть возможность. Русского и американца я расстреляю как бежавших парашютистов, другого же русского просто повешу. А пока всех в гестапо! Патруль! – позвал он.
Мне показалось, что весь пыльный, полутемный холл наполнился автоматчиками.