Энки и Нин в ожидании того, что Энлиль объяснит им происходящее, благоразумно молчали.
Полковник, не дойдя пяти шагов, встала, сложила руки у ремня юбки. Ярко-красные губы были неподвижны. Энлиль вдруг встал, как на плацу. Что это за номера, хотел брякнуть Энки. Смолчал. Один из офицеров, страшно волнуясь, с дрожащими губами, смотрел в сторону на казармы или ещё дальше на восток.
Другой чётким мерным шагом приблизился и, обманув ожидания, вместо военного голоса, провякал домашним почтительным:
– На два слова… командор.
Энлиль, тоже вместо того, чтобы осерчать на такие неуместные вольности, рассеянно откликнулся как какой-нибудь штафирка:
– Говорите, лейтенант.
Въехало, как картонный паровоз на сцену, молчание. Офицер собрался с силами и оглянулся на полковника. Женщина тотчас отозвалась на этот призыв о помощи, скромно преодолела эти отделяющие её от командора шаги и сказала:
– Вы арестованы, сир.
Энлиль, явно не слыша ни обморочного вздоха Нин, не видя вытаращенных глаз брата, без звука, поднял руки и протянул их вперёд. Потом сомкнул кончики пальцев.
Редактор, потерянный Силычем, как оно и бывает с детьми, журналистами и руководящими работниками, забрёл неизвестно куда.
Моторчик старой пляжной машины заглох. И то верно – где тут пляж, скажите? Редактор, приговаривая себе в утешение, что вот оно, приключение, вылез с блокнотом под взмокшим пиджаком, и ботинки его утонули в песке, шнурки сей секунд изобразили выводок новорождённых гадёнышей.
Брошенная машинка стояла тихо, как добрый ослик.
Вокруг – страшная тишь, свойственная часам послеполудня. Время врат, декорации, выдержавшие Ать представлений, стёрлись, потрескались. Время автора, но его нету, стервеца.
Эриду смотрела на него с неба двумя лунами. Там, где шар земной закруглялся на западе, мерещились горы. С востока двигался призрак далёкого океана – воздух с примесью жгучей влаги.
Невысоко пролетел к северу, зависая, полузвездолёт – катерок, который зачем-то направлялся на орбиту. Его острый шпиль посреди плоского круглого тела напоминал тулью шляпы. Огоньки бегали на полях шляпы.
Редактор закинул голову и приветливо помахал. Ему, в сущности, тут понравилось. Дело в том, что ему казалось, будто он помолодел.
Сзади и метрах в пятидесяти промчался вагончик с крохотным окном сзади, забранным решёткой. Редактор с сомнением лизнул высохшие от скитаний губы.
Катерок в ту минуту, устроив немыслимую ересь со сменой траектории, сел – чисто упал. Собралась складками дверца, в которой было что-то сказочное, и с места пилота кто-то выбирался.
Вагончик, качнувшись и поёрзав, угнездился в песочнице. Из него аннунак в форме вывел скованного за руки – того типа в корсарке, которого мельком видел редактор в лагере. Тряпку с головы его сняли, и длинными грязными волосами ласково поигрывал ветерок, поднятый посадкой. Только этот ветерок и был теперь