– Эх! Хотела бы я, чтобы меня кто-нибудь так любил! – говорит Антося.
– А что бы ты ему дала за это? – смеется старый Тирала.
– А тебе что за дело, крестный? – и все со смеху покатываются.
И шли дни за днями, недели за неделями, а все было по-прежнему. Марися Далекая слушала Яськову музыку, но он не был ей ближе, чем прежде.
– Да спроси ты у неё, – говорят ему девки, – любит она тебя или нет?
– Не смею.
– Так посмей! Ты не мужик что ли?
– А как скажет: нет?
– Пойдешь к другой.
– Нет! Лучше помру!
– Грех так говорить!
– Эх! Мне и небо не мило, и ад не страшен!
– Так уж ты ее полюбил?
А он больше ничего не отвечал.
Вот настал раз солнечный день, такой бодрый, такой погожий, какого не было еще тем летом.
Встал Ясек поутру, поднял голову, поглядел на небо, на горы и говорит про себя: Правда! Не мужик я, что-ли? Надо ж так или этак решиться.
И идет он прямо к Марисе, находит ее: она стоит над ручьем, наклонившись, зажала подол меж колен, ноги до колен голые – белье моет.
– Марись! – говорит он.
Марися выпрямилась.
– Что?
– Марися! Не могу я дольше выдержать. Люба ты мне.
А она покраснела и сейчас побелела вся.
– Люба ты мне, – говорит Ясек. – В жены бы взял я тебя.
А она грустно качает головой: нет, мол.
– Нет? – говорит он, и видно, что у него в глазах потемнело.
– Нет.
– Никогда?
– Никогда.
– Последнее слово?
– Последнее.
Едва мог он выговорить:
– Отчего? Я тебя люблю, как свет Господень…
– Так мне и оставаться. На веки. Ни за кого я не выйду… никогда…
Отвернулась, наклонилась, опять взялась за стирку.
Хотел Ясек с ней еще говорить, да только не отвечала она. Слезы стали подступать к его глазам, хоть не плаксивый был парень: сдержал их, не пустил из глаз на лицо, но казалось ему, что все они стали падать по капле в сердце, как расплавленный свинец, который он видел на плющильне в кузне.
Ушел.
А Марися Далекая стала с той поры совсем другой с ним. Бегает от него, иногда обидное слово скажет, не попросит сыграть, а когда он играет – не слушает. Словно он что дурное ей сделал: льдом от неё на него веет.
М грызло же горе несчастного Яська. Что он ей сделал? Сказал, что любит ее. Да разве он ее неволит? Разве докучает ей? С первого же слова отстал он от неё, как отскакивает ветка от сосны, когда в нее гром ударит.
Думает он и думает… Что тут за причина может быть? Что не люб он ей… Ну что ж, всякое бывает… Но чтобы ни за кого идти не хотела такая девка, красивая, здоровая, молодая… Не понять!
Тут что-то должно быть…
Уж не тяжкия ли слезы какие?..
Ведь не даром поют:
Умру я, матушка, не от хворости,
Умру, родимая, от тоски-змеи.
И так было ему плохо, что справиться с собой не мог.
– Эх! –