– Воровство – дело мужицкое. Не крадет тот, кто не может! – отвечал ему ангел.
– Пьянствовал!
– Так за свои деньги! У тебя взаймы брал?
– С девками любил хороводиться, когда парнем был.
– Да, ведь и ты бы с ними хороводился, кабы захотели тебя! Небось!
– Не исповедовался уж года три!
– Это ксендзово дело, а не твое. На то и есть ксендз в Хохолове.
– Как разозлится – ругается!
– Так тебя же ругает! И хорошо делает.
– Святым не верит.
– Так и они ему не верят. Я это хорошо знаю, мы ведь друзья, а ты у них под хвостом!
Разозлился на это дьявол, идет к Самку от двери.
– Иди, душа! Беру тебя! – скрипит он.
Вынул вилы откуда-то из-за плеч и идет к Самку. А ангел ему:
– Ах, ты нехристь! Сто чертей ты слопал! Да какой же я ангел, коли с тобой не справлюсь.
И хвать за вилы рукой.
– Было тут начто посмотреть, – рассказывал Самек, – ангел, знать было по нем, был дюжий, да дьявол тоже не слаб. Чуть он меня рванет вилами, ангел его держит. Только я диву дался, что никакого шуму они не делают. Говорить говорили, так, по человечьи, но чтобы задеть что-нибудь – ни-ни… Ничего не было слышно.
Наконец, ангел вырвал у дьявола вилы и вышвырнул их сквозь крышу в поле. Следа на досках не осталось, только скрипнули слегка, – тогда дьявол повернулся и бух – в дверь. Удрал.
– Ну, душа, – сказал ангел Самку, – спас я тебя.
– Храни тебя Господь, ангелочек! – ответил Самек.
– Ну, что, Войтек, хочешь идти со мной на небо?
Почесал Самек за ухом, не хотелось ему еще уходить со света, под пятьдесят лет ему всего было, а главное, жаль было того медведя с белой полоской на шее, что в Темных Соснах засел, жаль было и свадьбы у Собчака, куда его звали, – да только нельзя же такому человеку, как ангел, перечить. Чешет он за ухом, да говорит:
– Эх, если б отпустил ты меня на малость, тут только на одного медведя сходить… Свадьбу у Собчака бери уж, пусть ее, – коль нельзя иначе.
Не сказал я ему, какой медведь, или где он, – много ли ангел толку в охоте знает.
А он ответил:
– Ну, будь по твоему. Оставайся еще и иди на этого медведя.
И поднялся на крыльях и улетел сквозь крышу.
И не успел я его спросить даже, как звать его – Серафим, или Херувим, или как, не успел поблагодарить его, – вылетел это он сквозь крышу, только в глазах мелькнуло.
Да, видно, Господь Бог иначе рассудил, – не так, как он мне говорил, – а то я и того медведя убил, как только мне от раны полегчало, и на свадьбе был, и до сегодня живу и, может быть, жить буду и не год и не два.
Такого дивного видения никогда уж больше не было Самку, хоть раз ночью он повстречался и с Монахом у Хиньчова озера. Только этот призрак ничего ему не сказал, а лишь, проходя мимо, пододвинул светильник к его лицу и пошел дальше.
– Так бы и сказал ты, что он не идет, а плывет, хоть передвигает ногами под своей рясой. Борода у него по пояс, а глаза словно бельмами подернуты. Капюшон