– Марися? Далекая?.. Кабы она захотела меня…Да ведь она никого не хочет… никогда…
И это огромное слово окончательно подавило в Яське его внутренний разлад.
В тот же день вечером (это было в июне, в ведряную погоду) Ясек, сидя на пне, на котором рубили дрова, долго играл на пищалке из вербовой коры – он на всем играть умел. А старый Гонсёрек, лежа в кровати, бормотал про себя: Пищи, пищи – еще лучше запищишь, не бойся!.. слава Богу, Маргарита спит… Слава тебе, Господи… Пищи, пищи – уж у тебя душа сквозь дырки пищалки вылезает… того и гляди, будет она у тебя по всему телу прыгать, как птица – с ветки на ветку… Эх, дай Господи, чтоб Маргарита до-утра не просыпалась… Еслиб мне лет двадцать скинуть…
Ясек в ту ночь мало спал. Заснул он, когда уж светать начинало, и заснул крепко. И снится ему крестный ход – идет с ним Марися Хохоловская, повернула к нему лицо (он с ней рядом стоит) и говорит:
– Эх, Ясек, такая уж моя судьба проклятая!..
И исчезла… а его что-то толкнуло, так что он словно в пропасть полетел.
Поутру идет он на мельницу за мукой; чем ближе подходит, тем жарче ему делается. Марина стоит в дверях.
– Да славится имя Господне, – говорит Ясек и приподнимает шапку.
– Во веки веков. Аминь, – отвечает Марина.
– Мука есть?
– Есть.
Сама отмерила ему, и то и дело, словно невзначай, – то локтем толкнет, то юбкой заденет. Боялся он много глядеть на нее, а как только взглянет – и она на него в упор смотрит, а глаза у неё горят, как свечи у алтаря. Дрожь его пронимает.
– Эх! не тебе, дураку, чай пить, – Думает он про себя.
А когда он уже собирался уходить, Марина говорит ему:
– Ясек, знаешь, я прогнала батрака, что за лошадьми ходил… Не пойдешь-ли ты к нам?
– Я?
– Ты.
– К вам?
– Ну, да.
Смотрит он на нее: она стоит перед ним, как заря.
– А разве вы захотите меня? Правда?
– Да, конечно! Что ж я с тобой шутить буду…
У Яська то светлело, то темнело в глазах.
– Пойду.
– Прощайся с Гонсёрком. Перебирайся к нам.
– Говорила ты войту? отцу?
– Отец все сделает, коли я захочу.
– Так когда?
– Да хоть сегодня.
Идет Ясек прощаться с Гонсёрком, а Марина сидит на пороге – и поет:
От любви несчастной,
от любви проклятой
Изнывает сердце,
как в цепях железных…
Мчались за Яськом эти тоскливые, звонкие звуки, рассыпались по миру, как листья березы, как блестящие осенние паутинки, и звенели у Яська над душой, оплетали ее, так что у него кровь от рук и от ног к груди отливала.
Так звенела, мчалась за ним Маринина песня.
– Съест она тебя! – говорит Яську старый Гонсёрек, отдавая ему плату за службу.
– Ну, так пускай ест! Знаешь, как говорил Яносик, когда его пытали и хотели вешать: коли вы уж спекли