Всюду преследовали блеск полировки и настырный привкус парфюмерии, будто лизнул одну из склянок со стеллажей, пахучую, как нашатырь. У высоких стоек баров на вращающихся винтовых табуретах восседали беспечные наряженные манекены, потягивая замысловатые коктейли в запотевших сосудах. Стеклянные витражи отражали изумруд неоновых ламп.
– Раствориться бы в их радужном излучении, плавать, как в эфире, искривляться, как в линзе, не чувствовать своего уставшего тела, бренной, слишком вещественной оболочки. Переливаться прозрачными боками в мерцающих огнях рекламных щитов, и забыть, хоть на миг, о возвращении на эту грешную землю, пределы которой для него ограничены чьей-то грубой лапой, рубанувшей здесь и здесь – прихоть недоразвитого ума, возомнившего о себе чересчур.
Ему нравилось гулять по мощенным узким улочкам, где за невысокими решетчатыми оградами совсем не узкие, а просторные ухоженные палисадники с пропорционально подстриженными кустами, своими угловатыми формами казавшиеся искусственными, неживыми. Словно сделанные из папье-маше или воска. А может быть, из стали, – так холодны, бесчувственны были они в своей неподвижности. Но эта мертвенность, неестественность их очертаний содержала все-таки красоту, величавую и покойную (не от слова «покойник», а от слова «покой»), как вид отделанного драгоценностями не запыленного, сохранившегося в целости саркофага.
Нравилось заглядывать в черноту затененных комнат обращенного фасадом к улочке дома. Так пугливый вор или нищий-попрошайка мнется у ворот роскошного дворца. Но вовсе не для воровства, да и не ради праздного любопытства опускался он до презренного подсматривания. Он не смог бы объяснить кому-либо, что толкало его к унизительному пристрастию, ведь за хрупкими, чистейшими, без пятнышка, стеклами, за невесомыми занавесками пряталась непроницаемая мгла неизвестности. В безлунную ночь глянешь вверх и, удивившись сперва, устрашишься открывшейся глубиной без дна. Непостижимая тайна, зовущая и ускользающая, – уж в репейник.
– Как там?
Тихо и прохладно. Слабый щекочущий запашок лака каким-то образом связан с детскими воспоминаниями. Удобная грациозная мебель, может быть, ребенок, мальчик в распашонке с рюшками на холодном полу, или нет, лучше на ворсистом ковре, на краю его, так, что видны плашки паркета, лоснящегося от янтарного лака. Ага. Вот откуда запах. Мальчик теребит пухленькой ручонкой огромного, больше его, плюшевого мишку и смотрит (ждет, наверное) в сторону с таким выражением, каким дети