Дай мне стакан воды и возьми у меня в сумке таблетки.
Он послушно сделал всё, что она просила, и снова лег.
– Не могу я здесь спать, – недовольно сказала Кира.
– А что тебе мешает?
– Город мне не нравится. Жёлтый, грязный, пять улочек, и дождь льет сутками.
– Я тебя не понимаю, – заволновался Сивергин, – причем тут город. Ты же ко мне приехала.
– И эта гостиница… Свихнуться тут можно.
– Дождь… Не может он лить вечно, – утешал её Сивергин.
– А я вечно здесь сидеть не собираюсь.
– Подожди недельки две – вместе и уедем.
– Что?! – подскочила Кира. – Две недели? Сегодня у нас что?
– Пятница.
– Так вот, в субботу и уеду.
– Так это ведь завтра.
– Да? Прекрасно, завтра и поеду. Это очень удобно. Утром в воскресенье я буду в Питере.
– Где? – он тупо уставился на неё.
– Ах, я забыла тебе оказать, меня пригласили в Питер. Подружка. Мы в доме отдыха познакомились. Если не съезжу сейчас, не выберусь никогда.
– Кира, милая, подожди. Надо всё обдумать. Нельзя же так.
– А что тут обдумывать – надо ехать.
– Ну, подожди еще хоть недельку, – умолял он, – зачем так спешить. Будем ходить в кино, за грибами… Что с тобой, Кира? Она молча сидела, не поднимая головы. А потом вдруг оттолкнула его локтем и такое начала говорить: что она замучилась тут, и мама её ждет, что он нарочно её взаперти держит, и так, можно сказать, всю жизнь ей поломал. Сивергин только хлопал глазами и, заикаясь, обиженно спрашивал: «Как я твою жизнь поломал, как?» Но Кира хваталась за грудь и кричала, точно в истерике.
Обиженный, раздосадованный, Сивергин успокаивал её, а сам думал: либо она и в самом деле серьезно больна, либо он бездушный, черствый человек. В кои веки у неё есть шанс побывать в Питере, а он держит её здесь ради своей прихоти.
– Хорошо, – упавшим голосом сказал он, – мы завтра это обсудим.
Кира выпила снотворное и потянулась через спинку кровати к подоконнику, чтобы поставить стакан.
– Ты зря пьешь таблетки.
– Зато спится от них хорошо.
За окном скрипел фонарь и мелко шуршал дождь.
Это был методичный, нескончаемый дождь, а город казался Андрею тесной душевой, в любом уголке которой, тебя буравили холодные острые струи. Днем дождь шел незаметно – ощущаясь лишь в том, как набухал влагою плащ или слетала с полей шляпы капля, как раскисали до жидкой грязи глиняные дорожки, как с гулким нутряным звуком сквозь чугунные решетки падали в редкие водосливы мутные потоки. Они затопляли проезжие дороги, образовываясь неизвестно из чего, будто выдавливаемые из земли тяжелой колонной самосвалов. К вечеру, когда жизнь города замирала, в привычные уличные звуки уже вплетался