Мясник полоснул Пашеньку по груди – порез, капли крови, мычания Пашеньки… «Но нет, он должен кричать! Умолять о пощаде, умолять пожалеть его, умолять не делать этого, как когда-то просила я, пусть узнает, какого это просить о пощаде и получать боль! Боль! Боль…» – я инстинктивно дернула правой рукой от желания снять этот только мешающий скотч на рту Пашеньки. И тут… рука Мясника легко сорвала тот скотч – он словно понял меня, и на Пашеньке новый порез, уже глубже, много глубже – и его крик, и тонкая струйка его крови, и гримаса ужаса на его лице…
И тут начался настоящий праздник моей души – Мясник мучил Пашеньку довольно изощренно, но так, чтобы тот не терял сознание, я всегда боялась боли, и сама я бы так не смогла, хотя только такой и представляла смерть Пашеньки – долгой, болезненной и мучительной… И Мясник, как мне показалось, заметив, что мне все это очень нравится, играл на меня как на публику, он словно «смаковал» Пашеньку, каждый крик которого, словно освобождал, словно возрождал меня, словно вынимал скованность из моей души – я так долго об этом мечтала… Восторгу моему не было предела, я улыбалась, я чувствовала внутри что-то схожее с эйфорией: мысли затуманились, в теле приятно, тело бьет легкая дрожь, но не от страха, и мурашечки, такие приятные мурашечки, те мурашечки, которые бегут, когда слышишь любимую песню… такие приятные-приятные мурашечки…
Но… как оказалось, я недооценивала Мясника: я мечтала, чтобы Пашенька страдал, но я всегда думала только о физической боли, а тут… – Пашенька был еще жив, почти жив, как я тогда, он видел и слышал, – Мясник отошел от него и подошел к его сыну, сдернул с лица мальчика скотч и принялся за дело… Пашенька ожил враз, словно и не был истерзан, он отчаянно задирал голову на крики ребенка, несмотря на боль от собственных ран, несильных и глубоких, и кричал что-то, и дергался, и извивался, и плакал, и умолял… К моей радости Мясник не трогал лицо Пашеньки, поэтому я прекрасно видела его эмоции, я видела его слезы, я видела все…
Да, мне стало не по себе от детских криков, на душе неприятно заскребло – тогда в квартире, когда я писала адрес Пашеньки, я хотела забрать с собой его, и я совершенно не подумала о том, что, не изменяя своим привычкам, Мясник возьмет и его семью. А еще я поняла, что старшую дочь Пашеньки Мясник, скорее всего, тоже убил, еще в квартире, и ей, можно сказать, повезло – умерла она намного быстрее и менее болезненней, чем этот мальчишка, что был сейчас привязан к стулу… На это я уже старалась не смотреть – стояла, свесив голову, но мучил ребенка Мясник недолго, вскоре мальчик притих…
И, когда детские крики совсем стихли, я посмотрела на Пашеньку: он лежал, задрав голову вверх, пытаясь разглядеть… по его щекам слезы, рот раскрыт в немом крике, мышцы горла и лица напряжены так, что вены, казалось,