– А когда поняла, что дом пуст, решила стибрить что-нибудь, – продолжил ее сбивчивый рассказ Чирик, увидев в руках девчонки холщовый мешок, уже чем-то набитый. – А ну дай сюда!
Девушка нехотя протянула ему мешок. Порывшись в нем, Чирик нащупал связанную вместе пару туфель и, вытащив их, строго спросил:
– Что это? Скажешь – твои?
– Да, мои! – нагло соврала девчонка.
– И шелковые чулки тоже твои? – указал он взглядом на спущенные почти до пола и явно бывшие с чужих ног чулки.
– И чулки мои! – продолжала врать девчонка.
– Что ж, сейчас придут хозяева, и мы спросим их, чьи это вещи.
– Отпустите меня, дяденьки! – взмолилась девчонка. – Не придут хозяева, не придут! Они сегодня на даче, к ним покупатели должны приехать, чтобы дачу посмотреть.
– А ты и рада стараться, – ухмыльнулся Чирик, осматривая своими масляными глазами ее фигуру. Девка была справной, и она не могла не понравиться. Одни бедра чего стоили – крепкие, широкие, так и хотелось их потрогать. – Видно, узнала, что хозяев не будет, и решила грабануть их…
– Да вы что, дяденьки! – с ужасом посмотрела на бандитов девушка. – Я в жизни ничего не крала…
– А это тогда что? – Чирик вытряхнул на пол из мешка несколько пар туфель и коробку со столовым серебром.
– А это… это… – залепетала пойманная с поличным девица.
– Да, это… – напирал Чирик. – Что молчишь, сказать нечего? Ничего, сейчас вот отведем тебя в милицию, ты там все расскажешь!
– Не надо в милицию, дяденьки! У меня отец больной дома, и если меня посадят, кто тогда будет о нем заботиться?
Про больного отца она не врала – в самом деле, заразившись однажды бруцеллезом через молоко больной коровы, он уже несколько лет мучился этой болезнью. Поэтому по дому и по двору передвигался только опираясь на палку. И то его часто приходилось поддерживать под руки, чтобы он не упал. Чаще всего это делала Нюрка, которая по документам была Анной. Он же звал ее Степкой, а все потому, что, воспитывая с женой четырех дочек, он мечтал о том, что пятым ребенком обязательно будет пацан, которому он передаст свое сапожное ремесло. Сына он хотел назвать в честь легендарного Степана Разина, который в свое время промышлял в этих местах вместе со своей бандой головорезов. Однако на его беду снова родилась дочь, которую он стал звать Степкой, или Стешей, и с самого раннего детства стал учить ее тачать сапоги. Ей нравилось это ремесло, поэтому к своим десяти годам она уже умела сделать и женские туфли, и офицерские хромовые сапоги, и валенки подшить, и починить любую обувь. Это радовало отца, и теперь он уже не огорчался, что у него девка, а не сын. Он постоянно ставил ее в пример остальным детям и говорил, что длинные волосы еще не есть показатель того, что у человека руки кривые. «Вон, гляньте на мою Степку, – говорил он. – Гляньте, какие сапоги она сшила. Ну, кто скажет, что это не мастер. Ну и что, что у соседа сыновья. Что они могут? Лежат весь день на солнце пузом кверху, и никакого с них