Он отшатнулся, упал, поднялся с дрожащими ногами. Запись. Нужно сохранить запись. Он бросился обратно в центр.
Компьютер уже перезаписывал сегменты. Камера, захватившая лицо, уже была перепрошита. Сигнал – утерян.
На экране – только надпись:
"НЕ СОХРАНЯЙ. ОНИ УЖЕ ВНУТРИ."
Он обернулся. Пусто. Но в ухе – шёпот. Тихий. Ровный.
– Ты пришёл раньше срока…
Он схватил диктофон. Включил. Тишина. Только его дыхание. Шёпот не записался. Но он его слышал. Всё отчётливее. Как если бы в его сознании кто-то настроил частоту восприятия – и теперь сигнал шел без помех.
Он начал вести дневник от руки. Бумага. Чернила. Только это – надёжно. Он записывал всё. В мельчайших подробностях. Даже собственные мысли. Он боялся их потерять. Боялся, что они – уже не его.
На третьем дне после начала аномалии он проснулся от запаха гари. Весь модуль пах… мясом. Жареным. Но он ничего не готовил. Ни на одной панели – не было повреждений. И всё же – в воздухе витало что-то… животное. Прожаренное. Почти человеческое.
Он пошёл в архивный отсек. Там – старые коробки. Бумаги предыдущих смен. До него станцию обслуживали другие. Обычно записи стирались, но иногда кое-что забывали.
Одна папка была засунута под вентиляционный люк. Почти незаметно. Как будто кто-то пытался её спрятать. Пыль старая. Бумага – пожелтевшая. Гриф карандаша стёрся от времени, но можно было разобрать:
"Смена №8. Вторая фаза. Проникновение через зеркало."
Он вгляделся в строки. Записи вели от руки. Разные почерки. Один – особенно неровный. Последняя страница:
"Он смотрит из-за стекла. Но теперь стекло – внутри. Я чувствую его в каждом отражении. Он говорит, что я был первым, но я знаю: я один из многих. Мы часть его взгляда. Станция – только глаз. Мир – его зрачок. А я – ошибка."
Тишина. Он закрыл журнал. На полу перед ним – отражение. Лужа воды. Откуда она? Неважно. В отражении – не он.
В отражении он стоял неподвижно, глядя прямо в себя, но лицо было пустым. Без глаз. Без рта. Лоб – гладкий. Череп – чуть вытянут. А тело – такое же. Костюм. Та же поза. Но не он. Никогда не он.
Он выключил свет.
Тело в отражении не исчезло.
Станция дышала. Он знал, что это невозможно, и всё же – чувствовал. Гул, некогда казавшийся механическим, теперь звучал иначе. Как если бы где-то внизу, в чреве этой стальной туши, пульсировало нечто живое. Звук стал глубже. Он больше не напоминал работу вентилятора, не сводился к вибрациям компрессоров или резонансу антенн. Он обретал… интонации. Они не поддавались расшифровке, но были. Ритм. Повторы. Тонкие варьирования. Как если бы станция разговаривала с кем-то. Или – с чем-то.
Лев сидел в главном узле, окружённый панелями, мониторами и дюжиной диодов, мигающих в темноте, словно глаза. Руки дрожали. Он уже не спал две ночи – и не чувствовал усталости. Ни голода, ни жажды. Как будто его тело забыло свои нужды. Он пил воду машинально, ел по привычке, но всё это казалось актом чуждой симуляции. Словно