Танн ожидал, что праздник в его честь будет скромен, но вновь ошибся. Юрты и загоны для скота кочевники украсили лентами, выделанными шкурами и вышитыми полотенцами. В центре стоянки развели два огромных костра – один севернее, второй южнее. Над южным установили вертел, на нём уже запекалась туша молодого бычка. Здесь же сбились в стайку женщины ал Бистинн, включая Айну. Пахло жиром, подгорелым мясом, курутом29 и пряными травами.
Детишки искрами бегали по лагерю, заливисто хохоча и сверкая яркими одежками. Двое юношей сидели в свете северного костра и бренчали на лютнях-топшурах. Старший пел кай грубым, будто тянувшимся из самого желудка голосом. Танн разобрал наречье джиннов крайнего севера. Он плохо понимал древний язык, покинувший обиход после воцарения над миром Сильных, но смог узнать древнюю легенду об У́лан-Маре Охотнике. Эту сказку он узнал от отца. Песня рассказывала о том, как прославленный герой забрел к подножию священной горы Элэме́й и обрел дар двух стихий.
Вернувшихся артистов приветствовали хлопками и радостными возгласами. Танн попытался затеряться за спинами кочевников, но Сеоки заметила это и картинно взяла его под руку, да и Судур не остался в стороне, во всю глотку объявив о появлении в клане нового джинна.
Ритуал символического рождения Танна оставил после себя постыдный привкус. Маг разделся до исподнего и пробежал сквозь северное пламя. Дым и жар призваны были очистить его кожу, поглотить прошлые грехи, и джинн предстал перед старейшинами эдаким «чистым листом пергамента». Бабка передала ему костяной нож, испещрённый затейливой резьбой, а дед подвел за шнурок жертвенного козлёнка. Своими руками он оборвал жизнь зверя, и горячая кровь омыла руки. Она затекла под ногти, заструилась к локтям, липкая и пахнущая железом. Она одурманила. Она позвала назад, в Шу-Ун. Джинн отбросил накативший ужас и, встав на колени, подал замаранные ладони старикам.
Старейшины приняли его и объявили младшим сыном ал Бистинн.
Тут же кочевники принялись веселиться, пить и есть, танцевать и подпевать лютнистам. Новая семья приняла Танна, не спрашивая, кто он и откуда; это было опрометчиво с их стороны, но соответствовало его ожиданиям. Чего магу точно не хотелось делать, так это делиться хоть с кем-то своим прошлым.
Айна омыла его руки душистой родниковой водой, босые девушки в венках из полевых цветов одели в чистую рубаху и, хохоча, помогли затянуть завязки на штанах. Они взяли Танна под руки и подвели к южному костру, где его ждали румяные эрпеки с мёдом и лесными ягодами. Кто-то сунул ему рог с креплёным настоем из еловых шишек и миску телятины. Соклановцы обнимали его, хлопали по спине и предплечьям, поздравляя с новым рождением. Босые джиннки, такие юные и такие громкие, расцеловали его в обе щеки и убежали, путаясь в юбках.
Сеоки нарочито медленно жевала кусок сочного мяса и притоптывала в такт музыке. Лютнисты затянули новый кай: в этот раз легенду исполняли оба музыканта. Быстрый бой струн и удивительные