Это было старое, мрачноватое строение из серого камня или темного кирпича, построенное, вероятно, в сталинские времена, и перестроенное потом под нужды власти. Архитектура его была тяжеловесной, казенной, лишенной каких-либо украшений, кроме, возможно, барельефа с серпом и молотом над главным входом, уже полустертого временем и непогодой. Высокие, узкие окна первого этажа были забраны массивными чугунными решетками, придавая зданию сходство не то с тюрьмой, не то с крепостью, надежно охраняющей свои тайны. Фасад был покрыт пылью и копотью, серый цвет камня казался еще темнее под низким зимним небом. Уже у входа, стоя на расчищенной от снега площадке перед тяжелыми, окованными железом дверями, Андрей почувствовал особую атмосферу этого места. Она давила, вызывая безотчетное чувство тревоги и ощущение прикосновения к чему-то мертвому, давно забытому. Это был запах забвения, смешанный с запахом бюрократической пыли, въевшейся в самые стены. Храм Забвения, где прошлое не жило, а хранилось под спудом.
Он неуверенно толкнул одну из тяжелых створок двери. Она поддалась с глухим, протестующим стоном, и он шагнул внутрь, словно погружаясь в другой мир, в другое время.
Внутри его встретили гулкие, высокие коридоры с холодными каменными полами, по которым его шаги разносились неестественно громким эхом. Освещение было тусклым, казенным – редкие лампы дневного света под высоким потолком бросали бледный, мертвенный свет, который не разгонял, а скорее сгущал тени по углам. Воздух был неподвижным, сухим и прохладным, и пахло здесь иначе, чем в библиотеке. Запах старой бумаги присутствовал, но он был другим – не живым, сладковато-книжным, а сухим, ломким, официальным. К нему примешивался слабый, но отчетливый запах старых чернил, сургуча, которым когда-то скрепляли папки, и еще чего-то неуловимого – возможно, запаха самого времени, спрессованного и законсервированного в этих стенах.
Тишина здесь тоже была иной – не сонной и благоговейной, как в библиотеке, а напряженной, мертвой. Она нарушалась лишь редкими, отдаленными звуками: шарканьем чьих-то ног по каменному полу в дальнем конце коридора, далеким, отрывистым стуком резиновой печати, скрипом открываемой и закрываемой двери. Эти звуки лишь подчеркивали общую атмосферу застывшего, бюрократического безмолвия.
Стены длинных коридоров были голыми, окрашенными в унылый казенный цвет – то ли грязно-бежевый, то ли бледно-зеленый. Лишь кое-где висели пожелтевшие от времени планы эвакуации, схемы расположения отделов или старые, выцветшие портреты в строгих рамах – давно забытые партийные деятели, герои