Работа увлекла Петто, почти вытеснив недавние тревоги. Он часами сидел над документами, расшифровывая старонемецкие или латинские надписи, сравнивая эскизы фасадов, отыскивая крупицы информации. Аня заметила перемену в нем, его вернувшееся спокойствие и сосредоточенность. Она радовалась, что он снова погружен в свою любимую работу, и старалась не беспокоить его лишний раз.
Мир снова сузился до стен архива, до шелеста страниц и скрипа карандаша. И Петто почти поверил, что холод гранитного пола и запах тлена были лишь досадным сбоем в его упорядоченной реальности, случайным глюком, который больше не повторится. Почти.
Петто трудился уже несколько часов, погруженный в мир XVII века. Планы зданий с островерхими крышами, узкими стрельчатыми окнами и затейливой резьбой по дереву лежали перед ним на столе. Он разбирал пояснительные записки, написанные витиеватым почерком на плотной, пожелтевшей бумаге, сравнивал сметы расходов, читал протоколы отказов строительных комиссий. Работа шла хорошо, он нашел уже два весьма интересных, хоть и нереализованных проекта жилых домов, которые наверняка заинтересуют его эксцентричного клиента. Архив привычно молчал, лишь изредка нарушаемый шелестом переворачиваемых страниц и тихим гудением системного блока компьютера.
И тут он это почувствовал. Сначала – едва уловимый запах, который пробился сквозь привычный аромат пыли и пергамента. Запах был странным, незнакомым для этих стен. Это был не смрад гниения, как в тот раз в «Галерее», а что-то другое… Едкий дым от горящих дров или угля, резкий, аммиачный запах конского навоза и сырой соломы, и под всем этим – кисловатый дух немытых тел и прокисшего пива. Запах не города, но деревни, или, скорее, города очень старого, еще не отмытого и не забронзовевшего.
Петто поморщился, отвлекшись от чертежа. Откуда это? Может, что-то горит на улице? Или мусорные баки во дворе переполнены? Он прислушался. И понял, что изменился не только запах. Изменился звук.
Привычная фоновая тишина, изредка прерываемая шелестом шин современных электромобилей или далеким гулом городского транспорта, исчезла. Вместо нее снаружи нарастал совершенно иной шум. Частый, дробный стук – множество копыт по камню. Скрип несмазанных деревянных колес. И голоса – не приглушенный гул толпы, а резкие, громкие выкрики, брань, смех, плач ребенка. Звуки были ближе, громче, хаотичнее, чем должны были быть. Словно улица за окном внезапно ожила, но ожила жизнью совсем другой эпохи.
Сердце Петто сделало тревожный кульбит. Это было слишком похоже на то, что он испытал в торговом центре – искажение реальности, но теперь оно пришло к нему сюда, в его крепость. Дрожащей рукой он отодвинул стул и подошел к высокому стрельчатому окну. За окном все еще был тот же двор и та же улица, но…
Он резко отдернул руку от рамы, словно обжегшись. На одно,