Вскормить Скрума. Алексей Доброхотов

Колька по наклонной из года в год, кувыркался на жестких калдобубинах деревенской жизни и однажды оказался в тяжком опохмельи на совершеннейшем дне. Никого не осталось, кто хоть сколько-нибудь имел желание терпеть его рядом или спокойно допускал возможным одновременное существование с ним на одной территории. Всех достал, всех перемучил. Насколько терпелива и вынослива душа русская, но и та предел свой имеет. Уперся в него Треха курносым носом, раскорячился кверху оттопыренным задом и вылупил в изумлении мутные глазенки. Отчего это все односельчане словно сговорившись, и как один больше не наливают? Видят же, что человеку плохо, что разумное существо страдает и мучается, понимают же, что горит нутро нестерпимо, сами такие, а не лечат, не гасят пожар души, не подают вожделенной микстуры, даже самой завалященькой, даже самой непотребной, даже откровенной отравы не предлагают. Гонят со двора и приговаривают: иди, мол, Треха, к едрене фене. Нет для тебя ничего больше. Кончилось. И прибавляют, с эдакой подковыркой, работать, дескать надо. Тогда и лечение образуется.

      Опечалился Треха неимоверно, расстроился. И дома, как назло, ничего не осталось. Даже политуры. Еще только среда, начало месяца, а жена уже волком смотрит, тяжелым сковородником грозит, на работу гонит. Жрать не дает, презрительно фыркает и широкой спиной поворачивается. Нет, дескать тебя. Глаза бы мои тебя, гада, не видят. Сама возле плитки крутится. Картошку в кипящую воду бросает.

      Решил тогда Колька к ней как-то подмазаться. Хоть дров из сарая принести, что ли? Печь растопить, раз газ кончился. Тяжело оно, конечно, больному всякие тяжести таскать, но может, увидит старания, сжалится. Даст мелочи на лечение. Не чужой мужик все же, свой, домашний. Глядишь, поправится, к обеду до фермы дойдет, навоз вилами покидает, к концу месяца зарплату начислят. Все в доме прибавка, если, конечно, донесет. Если вперед бабы успеет к кассе подскочить. Если бухгалтерша даст. Хотя, кто ему, охламону, деньги выдаст? Лишь бы до работы дошел. Поковырялся часок. Бригадиру на глаза попался, чтобы табель занес, наряд выписал. Не на навоз, так на другое какое дело, на что сгодиться еще может. Мужик все же. Хотя, что он теперь может? Худой, косой, руки трясутся. Ни один орган нормально не функционирует. Когда с бабой своей спал, не упомнишь. Да и женились, как во хмелю. Он – оттого, что по молодости еще хотелось, а больше никто не давал, она – оттого, что парней других вокруг не осталось. Годы идут. А он мужик все-таки. Может, со временем, образумится. Надеялась, да прогадала. Сыночка родила, а жизнь не переменилась. Только еще хуже стало. Прибавилось забот и неприятностей. Тоска, да и только. На черта она жизнь такая выдалась?

      Вот и направился больной мужичонка среди бела дня наковыривать в жестяное ведро гниленьких дровишек из кривой поленницы в надежде на опохмелку, да попал в потрясающую ситуацию. Дернул неверной рукой сучковатое