Опять кладбище и, выходит, самое значимое место, ведь на свидание с ушедшими приходим. Клад-бище… – расшифровывала Надя. Клад, словно что-то ценное, зарыли в землю до поры до времени. А у греков некрополь, значит, город мёртвых. А что общего у этих слов: кладбище и некрополь?
Рассказ о жизни монаха завладел Надиным сознанием, а во внутреннем взоре встала фотография Матвея из альбома Анатолия Ивановича. Так звали схимонаха Максима от рождения. В тридцатилетнем возрасте незрячий Матвей ушёл в монастырь…
Вдруг озарило: «Он пришёл в монастырь в полдень! И на моих часах сегодня было двенадцать дня, когда я подходила к могилке старца…» В голове Нади продолжал звучать монолог Анатолия Ивановича: «В ночь, когда старец скончался-таки, мы проснулись от благоухания божественного, которое стояло на всю камеру. Потом было чудо, свет выплескивался из каждого угла камеры. Знамение такое вот было. Таки душа старца с нами распрощалась. Даже начальник тюрьмы сказал, мол, умер не простой человек, а святой. Признал-таки. А как не признать? Ежели за пару недель до смерти начальник-то сам обратился к старцу с просьбой жинку его излечить, мол, помирает, помоги, мол. А старец подал ему кружку с баландой, которую только принесли. Пил он из неё. На, мол, благословил, пусть выпьет, выправится. Начальник-то не сразу поверил, но кружку взял-таки. Так вот…»
И Надежда Александровна Корнилова полностью погрузилась в историю жизни старца, которую ей предстояло исследовать и поведать миру.
Тут и родилось название повести – «Схимник».
Глава 2
Путь в монастырь
Лето 1886 года
Верхушка лета, как она есть, наступили тёплые дни1.
Полуденная жара по отлогому склону Атаманской горы опускалась к мужскому монастырю, попутно захватив несколько сёл, находившихся вблизи обители, а также видневшийся чуть вдали красивый уездный городок.
Мужик лет тридцати шёл не спеша по пыльной дороге, частенько постукивая посохом. Путь его стелился среди небольших деревень, полей с колосившейся рожью возле леса. Под осторожными шагами кожаных сапог пыль клубилась облачками и хрустела, словно сахарный песок.
Эх-хе-хе, с каждой поступью сотрясалась его шелковистая борода, лицо было наполнено одухотворённой решимостью, а незрячие глаза безотчётно устремлялись в небо. Шёл и шёл, иногда прищёлкивал языком: щёлк-щёлк, тогда звук глухой или раскатистый бежал впереди него, отражаясь, возвращался, давал ему понимание об окружающем пространстве. Это он перенял у летучих мышей, живущих в темноте. Глубокие раздумья не оставляли его.
Перед глазами время от времени появлялись белёсые искры, к которым он давно уж привык; разбегающиеся всполохи переходили в бесцветную пустоту, зато слух и внимание обострились и срабатывали с таким усилием, что удавалось ощущать и слышать одновременно, многозначаще.
Порою