На улице начинало накрапывать. Косой дождь застучал вначале по стеклу, потом прошелся полосой по железной крыше, немного притих, как вновь забарабанил по крыше все громче, громче, и наконец обрушился сплошной стеной. Ирка выскочила из избы, пролетела, не глядя, мимо нас, захлопала в сарае дверями. Вернулась сырая и, утирая воду с лица, сказала, обращаясь словно в пустоту:
– Теперь дорогу совсем размоет.
– Да, дождь серьезный, – спокойно заметил дядя Петя. – Точно ведь размоет дорогу.
– Тольку не видал? – спросила Ирка у дяди Пети, вглядываясь в темноту.
– А в сарае нет, что ли?
– Нет.
– На сеновале, наверно, дрыхнет, – предположил дядя Петя тем же ровным голосом, что и всегда. Он, по-моему, вообще никогда не менял тональности. – Самогону налакался с утра. То-то я смотрю – банка одна пропала.
– Пойду погляжу, – устало произнесла Ирка и вновь побежала под дождь к сараю.
– Пойдем и мы, – бросил папиросу дядя Петя. – Побалакаем хоть немного. Расскажешь о городской жизни.
Баба Нюра разбирала со стола, смахивая в ведро объедки с тарелок.
– Ушли? – спросила она, не отрываясь от работы.
– Ушли, – кивнул дядя Петя.
– Толька-то появился?
– Ирка на сеновал полезла. Там, наверно.
– Спал бы уже там себе. Сейчас ведь разбудит его, опять скандалить начнут. Тебе-то здесь постелить? – сухо обратилась она ко мне.
– Нет, – отказался я. – Пойду к бабке.
– Вот ключи, – облегченно вздохнула баба Нюра. – Там протопить не помешает. Сырая изба после зимы. Дрова в сарае.
– Да ну вас, – махнул рукой дядя Петя. – Что ж у вас не по-людски все?!
9.
Пустота. И вокруг, и внутри. Словно выскоблили и мир, и меня серым металлическим скребком, отчего все вокруг (и я в том числе) опустели, заполнились пустотой. Пустой пустотой. Гулкой и звонкой. Как одинокие шаги в полуночной подворотне.
Звезды. Луна. Точнее – огрызок луны. Будто ее ели и бросили. То ли аппетит пропал, то ли вкус не ахти.
Ветер пригибает к земле кусты сирени. Они бьются цветущими верхушками друг о друга и жалобно скрипят. Про себя. Про свою жизнь.
На улице весна. От дурманящего аромата тепла и цветов, заносимого в открытую форточку, кружится голова. Но, может быть, и оттого кружится, что болен, весь высох и жду не дождусь сказочного ветра, способного унести меня в небеса, как проделал он это с Ремедиос Прекрасной. Жаль, в этой жизни нет места сказке. Она пришлась бы весьма кстати.
На улице весна. Я держу ладони на стекле и чувствую, как ветер разносит по земле сладкие зерна любви. Но мои окна холодны. К сожалению…
…Все это романтический, а точнее – романический бред. Сидел и простым карандашом выводил в старой тетрадке, найденной у баболи в шкафу. Какая, к черту, Ремедиос Прекрасная,