– А у нас колдунья живет, – ни с того, ни с его заявила она. – На отшибе дом видел? Порчу наводит.
Эту бабку я помнил с детства. Она вроде бы и не состарилась с той поры. Тогда мы ее очень боялись: одетая всегда в одни и те же черные лохмотья, постоянно – в некогда черном, но выгоревшем до серого цвета, платке, она почти не появлялась в деревне, ни с кем не общалась, даже пенсию не получала: почтальоншу, разносившую пенсию по домам, старуха начинала ругать, как только та появлялась в зоне видимости. Для деревни подобных странностей вполне хватало, чтобы считать Большуху, так ее прозвали, видимо, еще сто лет назад, ведьмой.
– Она и Тольку моего сглазила, – продолжила Ирка. – Он ей сена не привез. Толька ж до этого почти не пил совсем. А тут Большуха к нам приперлась и просит сена ей привезти: коз кормить. Ну, Толька и сказал ей, что ему сейчас некогда. Он на тракторе работал в колхозе. Она как зыркнет на него. Толька согласился, но уже поздно было. Большуха его уже сглазила. Он и запил через месяц где-то. Так и пьет с тех пор.
– Может, его к врачу свозить?! – предложил я.
Ирка недоверчиво на меня посмотрела.
– Какой врач? Тут бабку надо искать, чтобы его отшептала. Вроде, есть такая в Красивке, но Толька ни в какую не соглашается ехать.
День ото дня наши разговоры приобретали все больший философский оттенок. Правда, мировоззренческие установки Ирки, да и Толика, дальше колдовства, порчи и сглаза не уходили. Оба считали, что если бы не давешний сглаз Большухи, сейчас у них все было бы хорошо, и жизнь наладилась бы. Мои робкие призывы – искать причины в себе – отвергались напрочь.
– Раньше же он так не пил, – твердила Ирка. Толик заученно поддакивал, выплескивая в глотку стакан за стаканом.
Через два дня разговоры о черной магии мне порядком наскучили. Тем более, что рано или поздно они заканчивались намеком на то, что на баболином доме тоже может быть порча. Бабка, мол, с Большухой разругалась в свое время. Пришлось поменять тактику и перевести разговор в иное русло. На работе у нас сказали бы: перешли от чернухи к позитиву. И к субботе, когда Ирка позволила себе небольшую передышку в сдерживании питейных порывов мужа и выпила вместе с ним, за компанию, мы и вовсе стали травить анекдоты. Травил, по большому счету, один я, потому что Толик по обыкновению дремал, изредка вскидывая голову, а Ирка анекдотов не знала, кроме совсем древних, так что даже над старыми запиленными шутками она искренне хохотала. У нее оказались на редкость красивые зубы, ровные и плотно, без единой щелочки подогнанные. «Ее бы подкрасить и переодеть, она бы ничего себе вышла, – подумал я, глядя на ее зубы. – В других условиях она могла бы и Ремедиос Прекрасной