– Поверни на здоровый бок, да привяжи его на всякий случай, – попросила я Ивана. – Может очнуться, пока буду шить, и всё испортить.
Странно, что царевич нервничал больше моего. Хотя я знала – в горячке боя мог и сам руку потерять, и другому отрубить, всё нипочём. Здесь же, в тишине при свечах, слушать прерывистое дыхание раненного и смотреть на его жалкое тело, воину было невыносимо.
– Привяжи и иди, о лошадях тоже позаботиться надо, – сказала я и чуть усмехнулась, увидев, с каким облегчением Иван выскочил наружу. На самом деле меня не волновали ни лошади, ни царевич. Я просто не хотела, чтобы он смотрел. Руки будут дрожать, долго, неловко. А так – что-нибудь да получится. Края сходились хорошо, рана была не рваная, а резаная. Мешала только кровь. Она обильно потекла, как только я сняла запекшуюся корку, и продолжала понемногу сочиться даже после наложения швов.
Поразмыслив, я наложила повязку, и решила, что утро вечера мудренее. Дождь прекратился. У меня вступило в поясницу после всей этой чехарды, и я злилась на Ивана так, что сама себе удивилась – ещё не всё на свете мне безразлично.
Спать условились по очереди. Я предупредила царевича, что у раненого может начаться рвота, особенно после пробуждения. Он долго спорил со мной, утверждая, что в бане людям не место, но я уперлась – пущу в избу, только если очнётся.
Я понемногу заливала подопечному в рот слегка подсоленную и подслащенную воду, обтирала лицо влажной тряпицей и следила, чтобы не замерз. К утру он начал беспокойно метаться, и я не выдержала – позвала Ивана. Даже если пациент не драться, а помирать собрался, вдвоем как-то спокойнее.
Раненый открыл глаза. Карие, темнее моих, они казались почти черными. Волосы тоже темные, лицо смуглое и скуластое. Похож на татарина, но я плохо разбиралась в многочисленных местных народах. Толкнула Ивана, чтобы тот придержал гостя в случае чего, и заговорила:
– Ты в моем доме. Ранен. Моргни, если слышишь и понимаешь, но не шевели головой и не пытайся встать.
Медленно, но чётко он опустил веки и спустя пару мгновений снова открыл глаза.
– Я буду давать пить, старайся глотать. Тогда, может, выживешь.
Снова моргнул, переводя взгляд с моего лица на Ивана. Слабый как новорожденный птенец, этот мужчина внушал мне невнятное беспокойство. Когда он смежил веки и снова забылся, я знаком пригласила Ивана выйти на двор.
– Ты его сюда притащил, ты и помогай, царевич, – строго сказала я. – Будет пить и писать, а дальше видно будет. Пока не встанет – сам его таскай, да переворачивай. Я с ним не останусь. Или вместе выхаживаем, или забирай откуда принёс и проваливай.
Я изо всех сил старалась выглядеть невозмутимой. Если Иван уедет, я ж даже вытащить мужика из бани не смогу, не подниму. А если смогу – куда дальше? Во дворе оставлять валяться? От таких перспектив сердце билось все