– Дааа… – мрачно протянул Кожевин, как обычно, не найдя в васинских рассуждениях ни капли логики, но, на всякий случай, настраиваясь на худшее.
Миша стоял у окна своего кабинета, который через несколько дней станет чужим, и, прихлёбывая капучино из своей именной чашки, наблюдал сквозь мутное стекло за гастарбайтерами, безуспешно пытавшимися стащить верёвками ёлку с козырька над подъездом. Поздновато, однако, арендодатель очухался… Гастарбайтеров было трое. Они активно жестикулировали и, судя по мимике, напропалую матерились на своём фарси или на чём они там общаются. На ёлке почти не осталось иголок и жутковатые голые ветки, месяц назад, умилявшие прохожих своей пушистой зеленью, напоминали теперь о бренности мира. И Миша вдруг почувствовал себя такой же никому не нужной облезлой ёлкой, которую после долгого разгульного праздника выбрасывают на свалку. На душе было чисто и пусто, как в квартире, в которой полгода никто не жил, и вот, наконец, сняли чехлы с мебели и тщательно протёрли пыль. Главное, не было той привычной здоровой злости, которая давно уже стала его внутренним двигателем. Именно ей, спрятанной за отлично сделанной, открытой улыбкой, он был обязан своей карьерой, до недавнего времени неудержимо стремившейся ввысь. Она заставляла его стискивать зубы и танком переть вперёд, чего бы это не стоило. А вот теперь, как ни странно, эта родная созидательная злость его покинула. Хотя, казалось бы, именно сейчас для неё столько замечательных объектов вокруг: и предатели-немцы, и распоясавшиеся коллеги, и, в конце концов, мерзавка-судьба.… Но злость, как обиженная девица, бросила его и никак не хотела вернуться. Сначала ещё была надежда, что свято место пусто не будет и в уставшей душе поселится добро. Но чем дальше, тем ясней становилось, что для добра и покоя душа его как-то не приспособлена…
С улицы, преодолевая двойной стеклопакет, донёсся гортанный крик. Это ёлка, как ниспровергаемый революционерами памятник, наконец, упала со своего импровизированного постамента, попутно в кровь расцарапав лицо одному из таджиков.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Метаморфозы
Первое, что оглушает человека сразу после потери работы – это невероятное количество свободного времени. Вечно занятой Миша уже забыл, что его может быть так много. Щедрые отступные ещё позволяли держать домработницу и няню, жена пошла на работу, и Миша целыми днями был предоставлен себе. Он, было, попытался по старой привычке застраивать няню и домработницу, но ввиду полной безропотности обеих, это быстро надоело. Сначала ещё были какие-то дела, фитнесс-клуб, старые друзья, которых, наконец-то, можно было перевидать, и знакомства с хэдхантерами. Но дела постепенно переделались,