Кроме акварели в доме завелись радужные фломастеры, нежные пастельные мелки и даже восковые, удобные, не нуждавшиеся в точилке. И даже будучи непосвященной в таинства художественного изображения, Марика обожала смешивать, дополнять, разнообразить техники рисования. И откуда у неё это? Не знал никто.
Но безмятежная радость, свойственная детской душе на заре взросления, раскрошилась в одночасье спустя всего год. Не стало мамы, главной поддержки и вдохновителя Рикиных художеств. Болезнь, которую сперва недооценили и лечили спустя рукава, пронырливым червём заползала всё глубже, пока не добралась до сердца.
Рика не плакала. Её детский мир не в силах был постичь всю полноту утраты, однако ж, все карандаши, мелки и краски неожиданно обезличились, выцвели до одного единого мерзкого серого цвета. Девочка почти не прикасалась к любимцам, ведь вдохновение, заложенное когда-то фразой «Где ты это нашла?», ушло с той, кому это действительно было важно. Папа всегда же стоял где-то за спиной мамы, отчасти он даже ассоциировался у Рики с серой тенью, чей цвет неприятен любому ребенку.
И как будто этого было мало, папа в один из дней – примерно через полгода – привёл в дом незнакомую молодую женщину, представив дочери её:
– Это Галина. Она станет твоей новой мамой.
Вот так. Её поставили перед фактом, не спросив, не озаботившись. Как у ребенка может быть другая мать? Мама всегда же одна, и другой быть не может!
А через неделю её ждал новый «сюрприз»: мама Галя ждала малыша. У неё, Марики, скоро появится сестрёнка или братик, с которым ей не так скучно будет жить дальше на этом свете.
Обрадовалась ли она? Марика впервые с момента утраты матери проплакала в своей комнатке. Слёз оказалось так много, что наволочка подушки намокла. А когда девочку позвали к ужину, где по случаю великого события домочадцев ожидал празднично уставленный аппетитными блюдами стол, явилась Рика с красным и опухшим от слёз личиком и, встав на пороге кухни, твёрдо заявила:
– Ты мне не мама! И я не хочу ни братика, ни сестрёнку!
Отец, конечно же, взбеленился, он всегда, в отличие от мамы, легко раздражался и выходил из себя. Папа накричал на дочь и велел извиниться перед «мамой».
По правде, это был первый случай открытого дерзкого неповиновения со стороны Марики, до сих пор она представляла образец послушания и кротости. Но уход мамы, словно ополовинил её, забрал мягкость и робость, оставив вспыльчивость и грубость.
Рика, обдав отца самым жгучим взглядом и удостоив мачеху презрительным кивком, развернулась и ушла в свою комнатку.
– Что она себе позволяет?! Пигалица! Это Людка её распустила, – не утихал возмущённый отец.
– Ничего, ничего. Со временем она привыкнет. А когда маленький появится, всё изменится, – примирительно гладила по руке его Галина, с досадой уловив какую-то ностальгирующую нотку в голосе мужа при упоминании имени бывшей жены.
Позже