«Теперь, Штирлих, в этом деле у тебя появился достойный соперник», – подумалось Конраду.
– И вообще, – подвел итог Штирлих, – я согласился на переезд сюда только ради своей научной работы. Только потому, что здесь мне изучается легче.
Конрад посмотрел на Штирлиха с новой долей уважения:
– А что изучаешь?
– Тишину.
– Интеллигент трухлявый, – вырвалось у Альхины. – Ни воды принéсть, ни дров привéзть. Стул вона сломанный стоит, а починить некому! Как мужика в доме нет…
– Зато полно тех, кто любит мебель ломать, – парировал Штирлих. – Твой брат стул сломал. Чего ж и не починит, раз на все руки мастер?
Конрада не покидало ощущение, что все эти претензии высказываются отнюдь не в сердцах, что Штирлих и его супруга друг в друге души не чают и все это – лишь своеобразная любовная игра.
– Давайте я попробую стул починить. Только объясните, как? – неожиданно для самого себя сказал он. – Я ведь тоже ничего не делаю.
– Вы – другое дело, – запротестовала Альхина. – Вы – гость.
– Я думал, я пленник.
– Пленники здесь мы сами.
– Как?! Это какой-то чудовищный эксперимент, да?
Альхина рассмеялась:
– Обычный эксперимент. Из тех, что жизнь ставит над всеми людьми. И, кстати, – она высвободилась из объятий Штирлиха, – мне тоже лень дела делать. Но побеждать лень – это маленький подвиг. А подвиги, пусть и маленькие, – это то, за что самого себя уже можно уважать.
Тут Альхина вцепилась в прядь волос, закрывшую ей лицо, и принялась внимательно рассматривать ее.
– Мой первый седой волос… – объявила она с какой-то веселой грустью, но любоваться волосом не стала, а сердито выдернула сорняк. – Скажи, а я красивая?
– Все женщины красивы, – пожал плечами Штирлих, – и ты не исключение.
Альхина тоже пожала плечами – вероятнее всего, от отчаяния – и вновь взялась за стряпню. Под ее ловкими, сильными руками ком теста быстро превращался в тонкий лист, который оставалось только нарезать кружками. Сюить! Сюить! Сюить! – повизгивал стакан, вгрызаясь в доски стола. Сочь! Сочь! Сочь! – плюхался фарш в центр кружков. Конрад и Штирлих зачарованно наблюдали за рождением своего будущего обеда.
Подобное внимание польстило Альхине. Ее движения замедлились, стали плавными, спокойными, умиротворяющими. Фарш закончился. Альхина придвинула табурет и, водрузившись на него, вдела нить в короткую толстую иглу. Вареники и пельмени у Альхины обычно разваривались – она полагала, что ее как хозяйку сглазили, – поэтому ей приходилось сшивать их нитками.
– «Сглазили» – это ненаучно, – возразил как-то Штирлих.
– Так скажи научно, – предложила Альхина.
Представить научное объяснение Штирлих так и не смог, поэтому от прямых наскоков на суеверия супруги ему пришлось отказаться.
Помня о словах мужа, Альхина с подчеркнуто независимым