«Я и есть пустыня, – понял бедуин, – и я скитаюсь внутри себя, среди своих желаний и мыслей. Все мудрецы, ифрит со своими учениями и птица говорили мне то, что было и так во мне, что я понимал и знал. Мираж же был моим внутренним самообманом, который мне удалось превозмочь. А Аз Бука моим идеалом счастья, которого я так и не достиг. Мир (то бишь Я) есть перемена из одной иллюзии в другую; вечное возращение в исходную точку; а также мой внутренний лабиринт. Но как же эта пустыня может быть лабиринтом?»
– Всего сложнее не заблудить в таком лабиринте, в котором нет никаких стен, – крикнула сверху птица. – Потому никто из нас не знает правды, не знает правильно ли мы идем. Вспомни слова Диониса, убеждение – это тюрьма. Посему ничто не истинно и все заблуждение в лабиринте, вернее, мы не знаем, что истинно, а что заблуждение, поскольку не видим стен, но и это все, быть может, – ложь.
На этой ноте кончается рассказ о бедуине. А я все так же опечаленный вспоминаю и непосредственно гляжу в прекрасное, видя, что мы с ним слишком разные, словно Эрос и Танатос, где Танатос это я. И именно по этой причине не могу я им обладать. Видимо, придется мне смириться с этой печалью… Иногда смирение необходимо вопреки тому, что трудно…