Стражники с пониманием покачали головами, помолчали многозначительно, пригубили из кружек и затянули песню. Песню подхватили все, кто сидел в комнате. Слухом или хорошим голосом никто не обладал, но глотки подрать все были горазды. Ганс с Буттаром тоже приняли участие в этом хоровом пении, правда, их голоса тонули в раскатистом реве стражников.
Веселье еще долго продолжалось, но в самый разгар Иоганн стал собираться на службу. До рассвета оставалось совсем немного, а сегодня как раз его смена с восхода до заката. Он пожалел, что не удалось поспать, тяжело будет стоять целый день, но делать было нечего. Вместе с ним стали собираться еще несколько стражников. Всем, конечно, хотелось остаться, не каждый день удается так славно посидеть и повеселиться, но служба есть служба.
Иоганн собрался первым и сел ждать остальных. Им овладели злоба и раздражение, в голове уже в который раз замельтешила мысль: «Когда все это кончится?» Но тут же он стал себя успокаивать, что все скоро будет по-другому и его службе придет конец.
Вскоре вспышка острой злобы сменилась тяжелым одурением. Мысли Иоганна приобрели болезненно-воспаленный оттенок. Для него от всего огромного мира остались только он и его пост, эта проклятая площадка на самом верху замка. Где-то в стороне существовали тысячи мест, а для него – этот прямоугольник, вымощенный и окруженный камнем со всех сторон, настоящий каменный мешок.
Ведь можно считать, что он живет где-то, а на посту проводит лишь часть времени, но можно и наоборот – часть времени проводит где-то, а живет на посту. Первые несколько лет у него таких мыслей не возникало, а теперь это превратилось почти в болезнь.
Как прикосновение к ране вызывает боль, так каждое соприкосновение со службой отзывалось болью в душе. Или не болью, но потерей душевного равновесия, причем это происходило не только с Иоганном, но и со многими другими стражниками, долго прослужившими в замке. Но в то же время были такие, которые свыклись со службой и ко всему относились спокойно и равнодушно. Вообще, на службу ворчали все, но как-то больше в шутливом тоне, всерьез ругаться на службу и говорить о своей усталости от нее было не принято. Каждый переживал это в одиночку, хотя и догадывался, что то же самое творится в душе у любого другого. Но легче от этого не становилось.
Со временем приступы тупого раздражения становились все более продолжительными и изнурительными. Обычно Иоганн не старался выместить на ком-нибудь свое дурное настроение, как делали многие другие, ему это не приносило успокоения. Он искал выход в другом: в мыслях и надеждах о своей будущей судьбе. Сначала его удовлетворяла просто мысль, что все это когда-нибудь