Не помня себя от потрясения, Елена шагнула в его сторону, близоруко всматриваясь в его лицо, пытаясь разглядеть, кто же это на самом деле. Вдруг фигура старика резко приблизилась, словно взятая крупным планом, и Елена смогла различить каждую черточку его, такого знакомого, лица.
«Он! Батюшки мои! В самом деле, он!» – шепотом воскликнула Бурчилина и устремилась прямо к нему, не видя ничего вокруг, не слыша нарастающего рева приближающейся электрички…
Отчаянный крик женщины, протяжный гудок электровоза и жуткий скрип тормозов слились в единый надрывающий душу звук.
В последний миг своей жизни Елена Бурчилина успела произнести всего два слова, которых никто, конечно, не услышал. Прежде, чем толчок в спину швырнул ее на рельсы, под лязгающие колеса, она прошептала «За что?!»
– За что? За что? – Пожилая женщина в строгом черном платье до пят нервно ходила по гулким мраморным плитам комнаты, то и дело поглядывая на зарешеченное окно Тауэра. – За что? Я не понимаю…
Несмотря на преклонный возраст (а даме минул уже семьдесят один год), она сохранила удивительную осанку и плавность движений, благородные черты ее лица выдавали в ней аристократку одного из самых древних родов. Именно благодаря своему происхождению, она содержалась в заключении не в сырой темнице с крысами, куда обычно заточали государственных изменников, а в небольшой каменной комнатушке, даже с некоторым, если можно так выразиться применительно к условиям тюрьмы, комфортом. Помимо небольшого окна, через которое каждый день хоть ненадолго, да заглядывали солнечные лучи, в распоряжении узницы имелись кровать, стол и даже кувшин с водой для омовений. Но от всех этих холодных стен, незнакомых казенных предметов, графиня Солсбери не испытывала ничего, кроме ужаса – жуткого, неведомого никогда раньше.
Нет, она не боялась смерти. Она достаточно пожила на этом свете, и теперь где-то в глубине ее некогда лучистых глаз затаилась лишь тоска и горечь по многочисленным возлюбленным, уже оставившим ее. Она с радостью приняла бы смерть, приди она к ней там, где она хотела ее принять. Но позорная, публичная смерть на плахе? По ложному, абсурдному обвинению? Стоять полуобнаженной перед глумящейся толпой, принять смерть от рук палача, не получив даже покаяния по своему вероисповеданию? Вот что страшило графиню, вот что не давало ей покоя.
Генрих, Генрих… Как глупо и как беспощадно ввергаешь ты в пучину ужаса тех, кто мог бы быть тебе полезен, кто мог бы направить тебя и указать верный путь!
Впрочем, графиню не слишком удивило то, что происходило в стране. Она повидала немало деспотов на своем веку, и Генрих был лишь одним из них, и только. Она могла бы предсказать и эти события, и многие другие. Как часто на ее глазах, приходя к власти, будущий диктатор стремился продемонстрировать свою простоту, видимо, желая всех успокоить, уверить, что он вовсе не зверь. Но, утвердившись во власти, жестко и непреклонно начинал проливать кровь своих