Графиня горько усмехнулась.
Правда, кончит он так же, как и большинство ханжей-узурпаторов: примет смерть от кинжала или яда заговорщиков.
Он знает это, он этого боится. И, поскольку не может определить сам, кто является ему другом, а кто – врагом, как проклятый демон, носится по стране. И в каждом шорохе, в каждом взгляде чудится ему грядущий заговор. И, тщетно силясь предотвратить неизбежное, он любезничает с теми, кто точит на него зуб, одновременно изгоняя тех, кто мог бы его поддержать и помочь в трудную минуту – тем самым, загоняя себя в ловушку, подталкивая своих противников к заговору…
За что? – снова и снова мысленно повторяла графиня, нервно меряя шагами свою камеру.
Только за то, что мой род ведет свое происхождение от Генриха VII? Или оттого, что мой отец родился в Йорке? Но ведь повсюду трубят о том, что с приходом Генриха VIII к власти противостояние Йорков и Ланкастеров прекратилось, поскольку в новом короле течет кровь обоих династий! Или это тоже ложь? А, может быть, за то, что я верная католичка? Но ведь не каждый может так легко отречься от веры, в которой прожил всю жизнь! Разве можно вменять это мне в вину? Ведь никакого злодеяния я не совершала и, уж тем более, не состояла ни в каком заговоре против нынешнего короля! Тогда – за что?
И снова в полном отчаянии, графиня принялась ходить из угла в угол, теребя в руках небольшой молитвенничек.
Словно в ответ на мучивший ее вопрос, огромная железная дверь камеры вдруг со скрежетом отворилась, и быстрым шагом, пожалуй, даже чересчур поспешным для столь значительных особ, в комнату вошла целая делегация очень важных с виду людей. Выражения их лиц были одинаковы – они безучастно и мрачно смотрели на графиню так, словно ее уже и не существовало вовсе. Вперед выступил англиканский священник и равнодушно, мерно растягивая слова, спросил, не желает ли она покаяться. Не дождавшись ее ответа, королевский посланник надменно и громко известил графиню о том, что за измену она приговорена к казни через отсечение головы.
Графиня, хоть и предполагала такой исход, все же с трудом сдержала волнение. Разве только чуть дрогнули губы…
«Нет! – изо всех сил стараясь сдержать оглушительный, гулко отдающийся в ушах стук сердца, приказала она себе. – Я не стану унижаться ни перед ними, ни перед собой. Достойно прожив отпущенный мне век, я должна достойно умереть. Так, как подобает графине Солсбери! Если подумать, это не самый плохой конец – сложить голову на плахе во имя священной католической веры. Я беззаботно и празднично жила, и вот теперь, на старости лет, Господь дал мне шанс пострадать за веру! Так я принимаю его, Господи! Принимаю с благодарностью!»
Она молча, отвернувшись к окну, приняла от священника отпущение грехов. Никто не заметил, что ее губы в этот момент шевелились