Он постарался прогнать из памяти нечеловеческие вопли того существа.
Бьен помотала головой:
– Сначала аннурцы, потом вестники, теперь нетопыри.
– Это не нетопыри.
– Ну пусть. Тот, что умер у меня в комнате… Он не лгал. Что-то происходит.
Рук кивнул, попытался составить в уме цельную картину, но не сумел. Последние четыре дня грузом оттягивали все его члены. Он оглянулся через плечо на резную ширму. Какими бы ужасами ни полнился мир, этот храм оставался мирным – тихой заводью в бушующем море. Рук снова обратился лицом к костяной статуэтке.
«Прости, богиня, что сомневался в твоем могуществе».
Гладкий лик идола не дрогнул. Богиня молчала.
Он недолго выдерживал взгляд невидимых глаз; сдался и со стоном опустился на пол.
– Ты совсем промок, – только теперь спохватилась Бьен. – И мой любимый молитвенный коврик промочил.
– Эйра меня простит, – отозвался откинувшийся навзничь Рук, как в воду, погружаясь в усталость.
– Ты не Эйру бойся… – едко ответила она, но в то же время опустилась на пол рядом с ним, взяла его ладонь, перевернула, оценила вздувшиеся от гребли мозоли. – У меня и похуже бывало, когда помогала мыть посуду после общего праздника. Может, пятнадцать лет назад ты и был свирепым маленьким вуо-тоном, да с тех пор поразмяк.
Рук прикрыл глаза.
– Вот и свидетель так сказал.
– Свидетель? – Ее голос напряженно звенел: желание понять боролось с нежеланием расспрашивать.
– Тоже вуо-тон, – пояснил он. – Не важно.
Бьен помолчала.
Проникавшие за ширму песнопения разбивались слабыми гневными выкриками снаружи, из-за стены – с улицы или с канала. Слов Рук не различал, но в восточном конце Змеиного вечно кто-нибудь орал. Двести лет назад, в пору строительства храма, этот район Домбанга был торжественным и спокойным. Но с тех пор деньги утекли на запад – туда, где городские отбросы не отравляли воду. Окружавшие храм старые особняки и изящные здания пришли в упадок. Мостиками завладели рыботорговцы и нищие. Террасы превратились в таверны, пьяницы прямо с них мочились в канал. Рука шум обычно не беспокоил. Служитель Эйры должен наскрести в своем сердце хоть толику любви к каждому. Даже к крикунам. Даже к пьяницам.
– Ты же знаешь, – заговорила Бьен. – От меня своего прошлого можешь не скрывать. Чем бы ты раньше ни занимался, кем бы ни был, меня этим не испугаешь.
Он в тысячный раз попытался представить, как скажет ей: «Меня вырастили боги дельты, только они не боги. Они хищники. И нужно им не поклонение, а кровь, борьба и смерть…»
Узнав его историю, Бьен не стала бы меньше его любить. Может статься, полюбила бы еще крепче, как любила всех сломленных, побитых жизнью, но он не хотел видеть отражение своего детства в ее глазах.
– Плохо, что аннурцы вернулись, – заговорил он, свернув на другое. – Плохо для храма.
– Эйра – не аннурская богиня, – возразила Бьен. – Она больше Аннура. Древнее. Она старше всех империй.
– Это не отменяет того факта, что