…Зарецкие девки модны,
По три дня голодны,
Голиковские модней,
На неделю голодней.
Три четыре, три, и пять,
Голодней мы все опять,
Пашем, пашем на заводе,
Нету, хлеба в доме вроде..
Тихо напевал баян и тянул голос Саша Огородников. А на комоде горела свеча, тусклым светом лучины освещала комнату, делая ночь длиннее дня. Когда пение кончилось, сидевший всегда с задумчивыми глазами Лазарь Яблонский спросил:
– Ну что, товарищи, теперь какую газету изучать будем?
– Газету «Искру», «Пролетарий» мы обсуждали.
– Теперь будем обсуждать публикации газеты.
– Вперед, – сказал Василий Егоров.
– А ты что, брат, скажешь? – обратился Лазарь Яблонский к слесарю Александровского завода Петру Ермолаеву.
– А Вы как, товарищи? – спрашивал Лазарь других членов собрания.
– Да, мы не возражаем, – заговорили хором товарищи. Обсудили газету и выпили по пятьдесят грамм водки, закусив лежавшими в миске огурцами.
Александр Меркушев начал читать:
Во глубине Сибирских руд
Храните гордое терпение,
Не пропадет Ваш скорбный труд
И дум высокое стремление…
– А это братец, кто, Пушкин написал? Правда, тот самый Пушкин, которого буржуи на дуэли убили в году 1837-м? – спрашивал, поднимая глаза на лоб, Саша Огородников.
– Пушкин, а кто же? Наш пролетарский поэт! – отвечал Лазарь Яблонский.
Собравшиеся братцы дергали глазами.
– Шухер, фараоны! – вбежал в комнату одетый в клетчатую кепку, в пролетарских ботинках на ногах, Витя Олин. В доме все переполошилось.
В окнах мгновенно погас свет, керосиновая лампа затухла, с дверей домика в октябрьскую темень выбегали крохотные фигурки людей. В темени, в спину слышался полицейский свисток.
– Туточки они, ваше благородие… – потом был возглас.
Все пустились врассыпную. Александр Меркушев побежал в темноту, прыгая от жандармов по оградам и закоулкам. Бежал с горы по Большой Гололековской улице, кубарем скатываясь в темные холодные воды реки Лососинки, где его уже никто не мог догнать. Убегая, он не поворачивал назад голову и этим не сбавлял скорость бега. По сторонам далеко слышался лай собак. Холодная вода залилась в ботинки, плескалась во мраки ночи. Мается в темноте душа, ищет, оторвавшись от жандармов, покой.
На дворе был погожий апрельский вечер. Александр стоял у крыльца дома, построенного на берегу озера, печально смотрел, как из дома выводят жандармы его отца, сажая в поданную к калитке запряженную лошадьми бричку.
– Сажай, сажай, лихоманец, – кричала конвоирующая отца стража. Вокруг скопился зевавший на улице народ.
– За