– Ну а ты как думал, чем мы занимались?
– Полагаю, я бы заметил, – усмехнулся Ярнок, проведя рукой по горлу, и толкнул дверь репетиционного зала.
Хоффенберг и пианист стояли у рояля и изучали партитуру. Оба оглянулись на стук открывшейся двери, и при виде Белы Хоффенберг невольно скривился. Он всегда недолюбливал таких вот эффектных выскочек без должного образования. Чрезмерную же эксцентричность, по его мнению, могло оправдать лишь наличие таланта в равных пропорциях, однако директор театра не был уверен, что у этого парня действительно такие уж выдающиеся способности.
– Добрый день! – лучезарно улыбнулся Бела, пианист пожал ему руку, а Хоффенберг сумрачно бросил:
– Что за мода пошла по полдня дрыхнуть! Ты бы еще по окончании репетиций явился. Начинайте же.
– Мое присутствие с утра не требовалось, – мягко напомнил Бела, мгновенно выудил из пачки разрозненных листков нужный и протянул пианисту: – Вот это, пожалуйста.
Несколько танцоров, обсуждавших что-то в стороне, с любопытством уставились на Белу, предвидя нечто интересное.
Хрустальный тенор мгновенно заполнил всякое видавший репетиционный зал, и в просторных стенах его зазвучала стилизация под старинную венгерскую песню. Трудно было ожидать от самоуверенного мальчишки, которому многие прочили звездную карьеру на один сезон, той нежности и любви, что вплетались в тонкую ткань музыки.
– И откуда это в нем? Зараза, – проворчал Хоффенберг и посмотрел на сидящего рядом Ярнока. Тот глядел на Белу влюбленными повлажневшими глазами и, очевидно, пребывал уже не в старом зале, за десятки лет впитавшем в свою особую атмосферу пот сотен молодых тел и отзвуки тысяч споров и ссор, а где-то там, в северных отрогах Карпат, в деревнях с непроизносимыми названиями, где до сих пор можно наткнуться на поглощенные землей обломки турецких сабель и записанные на каких-нибудь звериных шкурках грамоты с архаичными законами забытых правителей…
Меланхолическая мелодия плавно ускорилась и сменилась четким ритмом чардаша. Прекрасный тенор смолк, Бела тряхнул белокурой головой, хлопнул в ладоши и закружился, взмахивая длинными руками, притоптывая высокими каблуками танцевальных испанских полусапожек, которые всегда носил на репетициях. Застыв на мгновение, он поманил к себе одну из танцовщиц, та вспыхнула, вскочила со скамьи и, подбежав к артисту, легко включилась в танец, следуя умелым, уверенным движениям его гибкого, сильного тела. Остальные уже увлеченно отбивали ладонями ритм, обмениваясь восторженными взглядами. В приоткрытую дверь заходило украдкой всё больше народа и замирало у входа в тихом очаровании.
С последним тактом девушка упала Беле в объятья, и оба застыли изящной композицией, тяжело дыша, раскрасневшиеся и взъерошенные.
– Конец первого акта, – хрипло объявил Бела и сильно выдохнул.
Танцовщица машинально протянула руку – убрать с его лба прилипшую прядь, но молодой артист легко увернулся и сам быстро поправил прическу, украдкой