В кабинет, хлопнув дверью, вошел Ярнок и тут же опрокинул стоявший на дороге стул.
– Явился, наконец, – мрачно заметил Хоффенберг. – И рушишь мой кабинет.
– А кто ставит стулья прямо на пути? – пожаловался Ярнок, печально глядя на листки бумаги, снова покинувшие родную папку и разлетевшиеся по всему кабинету, как бестолковые птенцы из гнезда. – Ведь половину уже разложил по порядку!
– Нормальные люди не влетают сюда, как на пожар, и смотрят под ноги, – заметил Хоффенберг. – Ну и что у тебя такого срочного, что ты непременно хотел видеть меня с утра пораньше? – он свернул окно в компьютере и уставился на друга и менеджера своего театра без особого энтузиазма.
– А я вот ночь не спал, думал, как тебя спасти, – заявил Ярнок. – Трудился до рассвета, изучая пьесу, которую мне предложили, с самого утра спешу сюда… даже не позавтракав. – Он полез под стол Хоффенберга за улетевшим далеко листком. – Мы с Белой всю ночь…
– А я думал, это что-то серьезное, – хмыкнул Хоффенберг. – А тут «мы с Белой». И ты еще отнимаешь у меня время…
– Чем это ты был так занят? – поинтересовался Ярнок, вылезая из-под стола.
– Прикидывал, какими словами обратиться к правообладателям, чтобы выпросить у них право на новую постановку «Бала вампиров».
– Все правообладатели еще спят, – заверил его Ярнок. – У нас есть время.
– Что это?! – Хоффенберг с отвращением окинул взглядом пачку мятых листов, на верхнем из которых красовалась надпись с пропущенной буквой: «Сена третья», и сурово воззрился на Ярнока.
– Совсем новая пьеса, – сказал Ярнок, преданно глядя ему в глаза.
Хоффенбергу пришло в голову: будь у Ярнока хвост, он им завилял бы.
– Кто? – прищурился Хоффенберг.
Ярнок пожал плечами.
– Его зовут Альбрехт Линдентон.
– Прямо-таки Альбрехт?
– Да… но знаешь… Он производит впечатление… Сильное, я бы сказал.
– Тут что-то про носферату… Ты мне предлагаешь новый «Бал вампиров»?
– Не совсем. Но, согласись, готика популярна. И ты сам собирался звонить правообладателям.
– Это еще ничего не значит.
– Бела Фехер от сюжета в восторге…
– Бела Фехер! – закатил глаза Хоффенберг. – Ты думаешь, я буду прислушиваться к мнению смазливого юнца, который искренне