– Что ты делаешь, Чили? Ты кричишь на меня?
– Да! – вырывается из меня с хрипом. – Я кричу. Ору так, чтобы до тебя наконец дошло.
– Что ты кричишь, Чили?
– Почему ты сделал это?! Ты бросил меня! Бросил меня одну! Сбежал. Спрятался в своем молчании. Сделал меня своим голосом. Но я не смогла! Не справилась. Оказалась слабой. Я всегда думала, что слабый – это ты. Что ты позволил им сломать тебя. А вышло, что сломали меня, Дэвид.
– Ты ненавидишь меня за это?
– Да, мать твою! Я ненавижу тебя!
– Как сильно? Настолько, чтобы ударить? Хочешь ударить меня, Чили?
– Да!
– Как ты ударишь меня? Кулаком? Пнешь ногой? Станешь топтать, когда я упаду? Выцарапаешь мне глаза?
Тяжелое и шершавое во мне растет, распирая грудь. Мне трудно дышать. Мышцы сводит. Ногти впиваются в кожу. Я вижу кровь на его лице. Слышу обращенный ко мне голос, который звучит только в моей голове: «Какой из них тебе больше нравится? Голубой? Или черный?»
– Я возьму нож, – выдавливаю я сипло. – Закончу то, что ты начал. Вырву твои чертовы глаза из глазниц. Зачем они тебе, если ты не смог найти дорогу ко мне? Ты должен был умереть, Дэвид. Раз я умерла, то и ты должен был умереть.
– Тогда убей меня, Чили. Возьми нож и убей меня.
Я замахиваюсь. Лезвие ножа в моей руке сверкает на солнце.
Говорили, он выстрелил в упор и снес ему полчерепа. Тело упало в воду, а половина лица с куском скальпа осталась на мосту. Одежду Дэвида усеяли мелкие капельки крови, обломки костей и комочки мозгового вещества. Когда он вернулся в город, тоже ярко светило солнце. А еще говорят, будешь плохо себя вести, и в твой день рождения разразится шторм. Шторм! Это действительно смешно…
Я снова увидела перед собой немолодую, словно высушенную временем женщину. Она смотрела на меня без страха, будто моя рука не была все еще занесена для удара. А что, если бы…
Я тряхнула головой. Рука упала на колени.
– Не могу. Я бы никогда не смогла причинить Дэвиду боль.
Марианна кивнула:
– Конечно. Не смогли бы. В этом и проблема, Чили. Вы злились на него: за его беспомощность и слабость; за то, что он ставил вас в ситуации, когда вам приходилось делать сложный, совсем не детский выбор; за ту ответственность, которую вы сами на себя возложили – ради него; за то, что он оставил вас одну среди хищников. Вам казалось, что Дэвид предал вас, верно? Так легче было предать его. А теперь легче жить с призраком мертвого Дэвида, чем с Дэвидом живым. Мертвые не могут обвинять, правда? Мертвые не могут задавать вопросы. Мертвые не могут любить, несмотря ни на что.
Кабинет в пастельных тонах расплылся за пеленой слез. Кажется, после сегодняшней сессии Марианне придется снова закупать бумажные салфетки.
– Вы думаете, Дэвид?.. – Боже, как жалко это звучит сквозь всхлипывания! Будто в какой-то малобюджетной мелодраме. – Думаете, он все еще?..
– Не знаю, – прозвучал голос из-за радуги, распустившейся на мокрых ресницах. – А вам хотелось бы узнать?
Я