Да, повернуть назад не поздно: на рекорд мы не идём, подвига нашего, если таковой совершится, никто не оценит. Зрителей (наблюдателей) нет. Ни поблизости, ни на расстоянии. Мы есть только для самих себя. Больше ни для кого.
Атмосфера в салоне нашего авто напряжена настолько, что кажется, сейчас начнут искрить электрические разрядики в воздухе: там, здесь, тут… везде. И становится грустно от очевидного: так продолжаться долго не может. НЕ МО-ЖЕТ!
Запахом корвалола и сигаретного дыма – адская смесь! – пропиталось в салоне буквально всё: кресла, половое покрытие, наш багаж и, конечно, мы сами.
Кажется, что за нашей машиной (вместо выхлопных газов) просто не может не тянуться этот корвалольно-сигаретный шлейф.
Надо было думать о чём-нибудь приятном.
О приятном не думалось. В голову лезла всякая чушь. На ум приходили медицинские словечки типа «тахикардии», «аритмии», «декомпенсации».
На «декомпенсации» меня зациклило. Где я слышал это словечко? Где я мог его слышать? Вспомнил. О декомпенсации Бела рассказывала в связи со смертью Саши, мужа её сестры. Это было с полгода назад. Нет, это было год назад. Декомпенсация – это когда резко ухудшается кровообращение, сердечко работает всё хуже и хуже, человек задыхается, ему нечем дышать.
Отличное занятие я нашёл себе: примерять недомогания, как одежду! Как, например, костюм, пальто, шляпу.
Умер Саша скоропостижно.
Человеком он был преуспевающим, жил комфортнее комфортного, без видимых проблем, и вдруг – приступ. На работе, в кабинете. Скорая, капельницы, переполох. Родственники подняли на ноги всю Алма-Ату, вызвонили и доставили всех профессоров, каких только смогли доставить. Профессора перепробовали все мыслимые и немыслимые лекарства – всё тщетно, кризис не отступал.
Сутки не могли сбить давление.
И не выдержало сердце.
Саше было сорок три года.
Сестра Белы осталась с тремя детьми. Младшего только-только поздравили с днём рождения (два годика ему стукнуло). По этому поводу закатили пир на весь мiр[1]. Со смехом вспоминали, когда она ходила беременная, родственники недоумевали и отговаривали: в твои-то годы – не поздно? Она отвечала: «А кто определил это самое «поздно»?»
Рассказывали, что Саша умирал в страшных мучениях. Бóльшую часть последних суток он провёл в сознании, отключаясь лишь ненадолго. И, видимо, хорошо сознавал, что происходит и каков возможный итог. Говорить он не говорил, только внимательно слушал. Его глаза устремлялись на каждого, кто подходил к постели…
Саша запомнился человеком жизнерадостным, розовощёким. Он запомнился человеком (и это главное), не страдающим от недостатка здоровья.
Поставить меня и его рядом – я в сравнении с ним покойник.
– Человек – саморегулирующаяся и самонастраивающаяся система, – сказал я. – Разве не