Ансгар Фридрихович боялся собственной смелости. И еще боялся оторвать Эрлиху руку. Рука сначала была сухая, черная, а потом буквально под пальцами начала сглаживаться, скользить, обрастать тонкой кожей.
В такие минуты некромант старался не думать о глобальных мировоззренческих проблемах. С точки зрения главных мировых религий его занятие было как минимум хулиганством и кощунством. Но ведь и занятие хирурга, думал он, – тоже надругательство над неприкосновенностью человеческой плоти и божественным замыслом. И вообще, хирургия – это больно. И вправление вывиха – тоже больно. Но ведь – гуманно. Хотя, возможно, и гуманизм в том виде, в котором его пестует цивилизация, тоже немалое извращение.
– Wo bin ich?
Разглядывая творение почти что собственных рук, доктор Мерц ощущал себя в полной гармонии с миром. Это не было гордостью. Это не было усталостью или удовлетворением от хорошо выполненной работы, это были совсем другие ощущения… словно бы он подглядел миг творения, попал за кулисы загадочного спектакля под названием «жизнь». В эти моменты жизнь не делилась на свою и чужую. Он каждому из них отдавал немного от своего времени и удивлялся, почему оно еще не кончилось. Наверно, это как с донорством. Чем больше отдаешь крови, тем больше ее образуется.
Эрлих был красив, грязен и немного удивлен.
Некромант достал платок и попытался смахнуть хотя бы землю, выступающую из дырки у него во лбу. Получилось плохо, но все же приличнее, чем раньше.
– Sind Sienochin Russland. Esdauerte 70 Jahre, – ответил он.
Про то, что они умерли, а потом были подняты из земли, клиенты обычно знали сами. Надо было только указать им место и время.
Они разговаривали, а фонарик горел, заменяя собою, видимо, восходящее солнце.
– Сколько лет, вы говорите, прошло с войны? – поставив стакан с водой, Эрлих осмотрелся. Вокруг были только звезды, деревья и огонек далекого костра.
– Скоро семьдесят, – ответил странный человек с ввалившимися щеками и разными глазами. Его было едва видно. – Русские победили. Германия была поделена на две части, потом опять воссоединилась. А Советский Союз, наоборот, растащили, и теперь каждая из его бывших республик пытается встать на ноги и сделать «как было, только лучше». Обычно получается хуже.
– Я помню небытие, – поделился Эрлих. – И сижу тут, болтаю ногой. Но помню небытие. А там, – он кивнул на костер, – кто?
– Люди другого века. Они далеко от вас. Не говорите с ними. Вы из разных времен.
– А вы?
– Меня зовут Ансгар.
– Я предчувствовал, что так и будет. Что русские победят. Они бывают совершенно безумны. А у них все хорошо?
– Конечно, нет. Когда все бывает хорошо у безумных? Но, будь у них все хорошо, они бы давно спились от скуки. Впрочем, многие и спились, следовательно, все не так плохо, как им самим кажется.
Эрлих засмеялся – хрипло, со странным отзвуком, похожим