Но, слава богу, школьный период жизни закончился, а с ним и сладостно-болезненное ожидание дискотек. А во взрослой жизни танцевать приходится не так уж и часто.
– Девушка, садитесь, подв… – осекся Николаша. – Манька, Маня, ба-а! Сколько лет, сколько зим! Вот так встреча!
– Здравствуй, Николаша, – добродушно и без удивления сказала Маша.
– Манька. Тебя не узнать. Такая стала.
– У меня есть примета, по которой и неузнаваемую меня можно отличить от прочих, – съязвила Маша, но тут же опомнившись, начала быстро спрашивать, – ты-то как? Работаешь где? Как дела? Кого из наших видел?
– Дай хоть помогу тебе, что ты с пакетами стоишь? – выхватывая у нее из рук сумки, засуетился Николай. – Садись в машину, отвезу тебя домой, а дорогой и поболтаем обо всем.
– Меня никуда не надо везти, тут пешком две минуты, – Маша загадочно улыбнулась. – А знаешь что, Николаша, пойдем ко мне, а? Я приглашаю тебя на обед. Посмотришь, как я живу.
– Ну ты крутая, мать, стала, живешь на Арбате, продукты покупаешь в «Стокманне», как муж-то отнесется, что ты мужика приведешь?
Мане не понравился этот пошлый тон и неуместность подобных вопросов, стала неприятно и неуютно, как в гостях, где все тебе чужие. Своим бестактным вопросом он сразу убивал двух зайцев: узнавал, есть ли у нее муж, а заодно и прощупывал почву на предмет скорого флирта. Но она быстро справилась со своими эмоциями и весело подумала: «Спрашивает о муже, интересуется. Такой неухоженный, какой-то замученный. Куда девалась его былая элегантность, или ее и не было?»
– Ну что ты, Николаша, сказал тоже «мужика», да какой ты мужик? Ты же одноклассник мой, – при этом слове она забавно потрясла указательным пальцем перед его носом, – к тому же Вадим Валерьевич очень добрый и хороший человек и людей новых приветствует.
Мане не терпелось, чтобы Николаша согласился. Чтобы он пошел за ней, к ней в дом и ахнул от изумительно роскошной двухэтажной квартиры, дорогой антикварной мебели, подобранной со вкусом и знанием дизайнерского дела ко всему интерьеру, от обилия изящных, диковинных сувениров на полках, множества умных книг, среди которых много дореволюционных изданий с дарственными надписями профессору Ковальскому с благодарностью за прекрасные лекции от студентов. Это были книги отца Вадима Валерьевича.
Чтобы он увидел, как живут люди. Этот дом она давно уже считала своим, несмотря на то что занимала положение гувернантки-домработницы по совместительству и проживала в маленькой темной мансардной комнате. Но Маша чувствовала себя вполне уютно в семье своей двоюродной сестры Марианны и ее мужа Вадима Валерьевича. «Пусть думает, что это моя жизнь, моя квартира, мои дети, мой статус, мое счастье…» – рассуждала про себя Маша.
Она будет степенно угощать его из дорогой босхеровской посуды, нальет хорошего вина, небрежно предложит покурить эксклюзивных английских сигар, хранящихся в специальном, выписанном недавно из Лондона ящике, где поддерживается для них особая температура. А он такой зачуханный. С грязной головой, в дешевых джинсах, рыночных кроссовках. К тому же не оставляло никаких сомнений что и без работы – подрабатывает извозом. Ясно все. Бомбит. Какой-то сальный и пошлый. Но все равно она была рада его видеть. Ведь именно с ним связаны самые первые переживания неразделенной любви. И обиды, что предпочел он хромоножке удачливую и уверенную Коброву, это тоже она могла объяснить.
– А где вы познакомились? – вежливо спросил Николаша, а в подтексте стояло: «Ну и где же ты умудрилась подцепить этого старикана?»
В этой двусмысленности было что-то липкое, непристойное. Она не могла сформулировать это словом каким-то одним, единственно верным, которое отразило бы ее состояние. Она не знала таких слов. Но чувствовала себя скверно. Это непонятное «что-то» унижало ее и нарушало такое привычно-естественное настроение легкости и внутренней гармонии.
Маша проглотила и его интонацию, и этот чересчур уловимый намек на снисходительное пренебрежение и неверие в брак по любви при столь неравном возрастном соотношении.
Главное для нее было – не осуждать и, разумеется, никогда не обсуждать Вадима Валерьевича с посторонними. Да что с посторонними, даже себе в мыслях она не могла подумать о нем дурно. Этого не было. Но просто вольно, без официальностей, хотя бы про себя мысленно именовать его Вадик она не умела. Для нее он даже во сне был Вадим Валерьевич, генерал запаса. Герой Советского Союза, он был всегда прав. Всегда безупречен, и все ее внутреннее «я» благоговело и было преданно ему до крайности. Даже свою сестру Марианку, которая в общем-то и взяла ее в свой дом, пустила в свою жизнь и которая давно уже считала Маняшу таким же членом семьи, как Максика и Гишу (мраморные таксы – одногодки), даже Марианку Маша в глубине души осуждала за недостаточную любовь к Вадиму Валерьевичу. А Вадим, прочувствовав однажды, что тихоня-Маня целиком и полностью «его»