Когда тени исходят из тьмы,
Когда жизни из ветхих иголок
К перетолку о темных вещах
Вылетают – за промельком промельк —
И дымы совершают свой шаг
С треуголок чернеющих кровель,
Чтоб сплестись, созмеиться, белы,
В непомерную дымную розу,
И цепочкой сугробов волы
Поднимаются к лунному рогу.
То не просто такие часы,
Когда в шаре полночного цирка
Под свеченьем небес полосы,
Над ковром из лоскутного цинка
Пляшет, каменным смехом сквозя,
Земнородная жить или нежить,
Чтоб смеженные неба глаза
Полоумной игрой проманежить.
То не пьяные духи вещей
И не драные тени растений,
Не томящийся призрак ничей
И не запах соленый сожжений —
Здесь другое: здесь враз из всего
Истекают основы и сути,
На такие часы вещество
Только видимость, лужица мути,
Человек – только кожи клубок,
Только снег оседающий – древо,
Только плашка без дырки – замок,
Львиный рык – только зеркальце зева.
И выходят на небо из труб
Костяки меловых мыловарен,
И теперь этот мир – только труп,
На мгновенье предъявленный тварям.
Элегия с эпиграфом
От вас я не хочу прощений и проклятий,
– Всего страшней – сошедший с рубежа,
Скажу я к ужасу своих смиренных братий, —
Что воздух чуж, а не земля чужа.
Когда вернулся я с предутренной прогулки,
Уж разобрали ночь рабочие небес:
Сияли вытертые выемки и втулки,
И были стены тьмы запрятаны за лес.
Что здесь, в сусветице? – Ни вещного, ни теней…
А кто ж за стеклышком, задымленным, возник?
– О, лишь трубчатый бог разымчивых сиреней
В пушистых колпачках персидских, разрезных!
А кто ко мне в окно, приплюснувшись, глядится
Блестящей тысячью своих губатых глаз?
Чьи это кожаные сморщенные лица
В летательных шарах, мерцающих, как газ,
Я не желаю знать.
Раз нанялся – к работе.
Названий и расценок ведать не хочу.
Когда настанет срок – мы вспомним о расчете,
Тогда и я – что должен – получу.
Мир-мыловар
И сколько б ты жизнь (говорю же я!) не миловáл
И сколько б ты нé пил из извечно сухой ладони
(А пускай бы и дóпил, чего уж…) – мир-мыловар
Уволочет все одно ее в своем черном фургоне.
(Видишь?) – Приотставшего дыма лысеющее кольцо,
Передергивающаяся спина прихрамывающего мыловара
И она, что взглядом прощальным в твое другое лицо
Его навеки отмеловала.
Свет очищенья, очерк иного дня
И перекрещивающиеся лучи на темном все еще теле —
Вот что останется (говорил же я!) от меня
(Все, что останется в памяти и на прицеле).