Париж, май 2010 года
– Прыгай, прыгай!
Но вот уже несколько месяцев, как Ироко больше не прыгает к нам на кровать.
– Иди, иди сюда!
Но он не идет. Он ложится на пол и глубоко вздыхает.
Через два месяца я узнаю, что у него рак поджелудочной железы.
А через две недели после этого я положу конец страданиям Ироко.
Одиннадцать лет жизни
Я была замужем пятнадцать лет. Пятнадцать лет под одной крышей, в той же комнате, в той же постели.
Сколько времени на самом деле я провела вместе со своим мужем? Мало. Если считать часы, то от силы несколько месяцев.
Ироко прожил одиннадцать лет. Я разделила с ним одиннадцать лет его жизни. И столько же с моими детьми.
За эти одиннадцать лет я была с Ироко и днем и ночью. После его смерти я ощущаю пустоту всем телом. Мне все время не хватает Ироко.
Ироко помог нам мужественно пережить смерть Вернера, утрату отца.
С Ироко и моими сыновьями, Пауло и Клаудио, мы образовывали четырехугольник. Теперь мы образуем треугольник. Эта фигура мне кажется менее устойчивой.
Я любила своего мужа и свою собаку. Я пережила смерть мужа, но не могу прийти в себя после смерти моей собаки.
Я дорожила любовью собаки. Абсолютная, верная, непреходящая любовь. Глубокая и безмятежная любовь.
Я бесконечно, беззаветно, самозабвенно любила Ироко, не рискуя быть разочарованной, без эго, без притворства.
Любовь к мужчине пугает меня.
Любовь к людям, даже к детям очень хрупкая. Любовь к Ироко была крепкой, нерушимой, верной, организующей.
Ироко научил нас наслаждаться настоящим моментом. Ироко был моей опорой, моим фундаментом, моим краеугольным камнем.
Я с головой окунулась в эту любовь и теперь мне мучительно грустно. Мое сердце источает потоки слез.
– На, Ироко, слижи эти крохи слов, как горячие тосты с маслом и медом, которые мы делили с тобой каждое утро.
Как сообщить Вам о смерти
Париж, 16 июня 2010 года
Сегодня среда. Я звоню Клаудио, он в гостях у своего друга.
– Я заеду за тобой через пять минут.
– Мама, Ироко проснулся?
– Нет, дорогой. Он… Он умер.
Клаудио, мой младший сын, садится в машину рядом со мной, я глажу его руку. Мы едем по авеню Моцарта.
Клаудио спрашивает о Пауло, как Пауло всегда спрашивает о Клаудио.
Потому что смерть отца научила их состраданию, ему лучше всех известно о почти синкретичной привязанности Пауло к его собаке.
Его первая мысль о брате:
– Ты сказала об этом Пауло?
– Нет еще…
Впервые, в первый раз за свою юную жизнь он – старший.
Я останавливаюсь перед нашим домом.
– Пойди, сходи за гитарой и скажи Пауло, чтобы он пришел.
Я нехотя звоню Пауло:
– Иди, иди скорее, я жду тебя в машине, на улице.
– У тебя есть новости? – спрашивает меня Пауло.
– Да.
– Ну что?
– Ну… Ироко умер.
Почему я не вышла из машины? Почему не прошла три метра, чтобы сказать ему это в лицо?
Почему не обняла его, плача.
Мы не в кино.
Пауло выходит и, пошатываясь, идет к машине.
Я хотела выйти, чтобы обнять его, но мое тело меня не слушалось. Я в оцепенении продолжала сидеть в машине.
Клаудио сел на заднее сиденье, на место младшего, уступив Пауло переднее сиденье.
Мы втроем в машине. Никто не плачет, все молчат.
Через час Пауло будет у стоматолога, Клаудио на уроке игры на гитаре.
Обычная среда.
Париж, воскресенье, август 2006 года
Сегодня прекрасный день. Я «забираю» своих детей у матери. Они провели десять дней за городом под присмотром моего брата и невестки.
В своей скорлупе.
Десять дней нормальных каникул в жизни, которая была так мало на нее похожа последние десять месяцев. Десять месяцев, как их отец болен раком.
Клаудио и Пауло красавцы. С румяными щеками. Они посвежели и стали спокойнее.
Их отец умер два дня назад.
Но они еще этого не знают.
Мне пришлось остаться вдали от них, чтобы решить административные проблемы и организовать похороны. Настоящее хождение по мукам.
Потом начались другие проблемы в обратном отсчете времени.
По радио передали сообщение о смерти их отца. В газетах появились статьи и заметки. Я боялась, очень боялась, что они узнают об этом в дороге…
Я привезла их в Люксембург, мы взяли три стула и сели в