Последний раз…. Я думала, что он был семь лет назад. Когда уже тогда подполковник отдавал мне помятую, будто кто-то хотел использовать ее в качестве бумаги в сельском туалете, карту. Когда давал советы, как и где расставить растяжки, капканы, мелкие ловушки. Когда устроил диверсию и дал уйти от всех под красивый, почти киношный взрыв.
Сюда я добиралась уже одна, на перекладных. То пешком, то бегом. И не жалею о том, что не уговорила его присоединиться к этому миленькому турпоходу. Уже тогда он мне казался пусть и поджарым, а все же стариком. С уставшими глазами, порой пробивающимся лицевым тиком и тремором от нелегкого прошлого. Дедом, которому пора нянчить вторую смену внуков, а не возиться с подобной мне, устраивая мою новую, отшельническую жизнь.
Тогда-то на прощание дядь Саша и пообещал никому и никогда не рассказывать, что я вообще существовала. Стереть меня из истории, памяти и лица земли. И держал обещание целых семь лет. Что пришлось для этого сделать? Я не знаю. Но благодарна ему за каждый прожитый здесь день. И, может, из этой самой благодарности и стоит еще раз встретиться с ним? Сделать что-то хорошее для своего спасителя. И попрощаться теперь уже навсегда.
Мальчишки замерли в напряженном ожидании. Мишка удивленно изучал чрезмерно выпрямившегося Пашку, который готовился не столько к отказу, сколько к любой моей реакции вплоть до мгновенной казни за плохие новости. Бойцы же не испытывали чего-то приближенного к чувству страха. Но и до их непробиваемой психики доходило некое легкое беспокойство, отчего они то поглядывали на меня, то на мирных, то в опустевшие кружки. В общем, делали все, чтобы не казаться встревоженными от воцарившейся тишины и атмосферы. И в то же время не сидеть столбами.
– Мне надо подумать, – заключила я, вставая из-за стола.
– У нас мало времени, – робко заметил Прокофьев, однако же вполне явно выдохнул, почувствовав, что переговоры вышли из тупика.
– Не мои проблемы. Если попробуете на меня давить, выход там, – я махнула в сторону замученной малины и отправилась в дом, подхватив опустевшую тарелку и свою кружку, заодно сунув записку в вытянутый карман кардигана.
Весьма удивленные эффектом, который дала какая-то бумажка, ребятки остались сидеть за столом, лишь провожая меня взглядом.
И только когда я вошла в дом, они принялись что-то очень тихо обсуждать. Но мое внимание уже занял шестой из них.
Луншин беспокойно поерзал на лавке и откинулся на валиках из одеял, чтобы увидеть меня в проеме:
– Все-таки я надеялся на более суровое наказание, – тут же произнес он, но на губах играла достаточно довольная улыбка.
– Не расстреливать же их за то, что проспали, – пожав плечами, ответила я и, оставив посуду в кухонной зоне, прошлась до лавки с пациентом, где тут же уселась на все еще стоящий рядом табурет. – Готов к возвращению в цивилизацию?
– Все зависит от вашего решения.
– Нет.