но знакомые его откровенно не замечали,
Снегурочка спешно собралась замуж
за какого-то великовозрастного парня.
Степанов напился водки – в хлам,
наговорил всем на прощанье гадостей,
уехал и надолго забыл дорогу в эти края,
и даже много лет отработав потом в райцентре,
старался не приезжать сюда – саднило.
Когда прошло тридцать с гаком лет,
в соцсетях его разыскали одноклассники,
засыпали упрёками – «зазнался!» —
начали требовать общения, рассказов,
весёлых стихов – дабы «поржать»,
ревниво интересовались размерами квартиры,
величиной зарплаты и маркой машины,
как будто в этих вещах и был запрятан
главный смысл всей человеческой жизни.
Только тогда Степанов понял,
как же ему всё-таки повезло —
для него прошла целая жизнь, да такая,
про которую можно написать не один роман,
он объездил всю страну, и не одну,
стал совсем другим человеком —
а они прожили всю свою жизнь,
сидя на одном и том же месте.
Теперь все они пытались доказать ему и себе,
что он, Степанов, всё тот же тихий юный очкарик,
его можно фамильярно подъелдыкивать,
щёлкать по носу и стебаться над ним,
что незачем было уезжать из посёлка,
и вообще ничего в жизни не изменилось —
они были, есть и будут хозяевами жизни,
всё те же Петьки, Вальки и Ленки,
а он – так, его достижения – бред и враньё.
Но Степанов не упрекал их ни в чём —
зная, как им хочется повысить
свою самооценку за его счёт,
он не читал ту чушь, которую они писали,
напрасно ожидая его ответной реакции.
А ещё он частенько вспоминал
забытый всеми рассказ Шукшина «Срезал»…
Совсем недавно ему пришлось проезжать
через полустанок своего детства,
он долго стоял в коридоре вагона,
пытаясь пробудить добрые воспоминания,
смотрел на яркий одинокий фонарь,
дождь моросил на голый пустой перрон,
вагон уплывал в холодный осенний мрак
Увы, так ничего и не ворохнулось
в его сонной усталой душе,
всё местное было оплёвано и выжжено дотла,
казавшийся неприступным барьер давно взят,
он успел забраться в уходящий поезд —
осталась только легко саднящая досада
на самого себя, нынешнего:
«Прости, отпусти, забудь, хватит…»
Но как можно было забыть
все эти изгибы причудливой судьбы,
ошибки и победы, промахи и удачи,
свои первые наивные чувства,
неосмысленные желания плоти,
как вообще можно было забыть
все разные степановские «я» —
сколько их было уже, этих его ипостасей,
объединённых