Еду в метро, стоя. Ниже – лысоватый папа с дочкой. Может быть – дядя с племянницей.
Женское пассажирище надвигается с левого фланга и томно выдыхает, одновременно ухитряясь кудахтать, ибо висит на волоске ее жизнь:
– Уступи мне место, деточка, уступи!
Деточка уступает.
И вот здесь начинает проявляться особое качество таких пассажирок: они начинают суетиться, притягивать к себе кульки, брать на колени чужие сумки и ворковать:
– Да вы садитесь, садитесь, тут места хватит!
А сами, противореча сказанному, медленно, неуклонно расползаются по сиденью, так что место оборачивается узенькой щелью.
Уже кто-то и встал, потесненный, еще один, другой, и места довольно, а она все воркует и приветливо приглашает, а девочка-дочка-племянница все стоит.
И широкоплечий мужчина, сидящий напротив, из-за моей спины обращается к папе-дяде:
– Ты блядь такая, а ну, пускай она садится! Сука, пизда ты нерусская! Что ты сидишь тут, пидор хуев, по ебалу хочется?
Пространство вокруг расползшейся по лавочке женщины пустело на глазах. Она автоматически, округливши глаза, продолжала приговаривать, соображая мирком да ладком, как будто месила тесто в собственной голове:
– Да садитесь, садитесь, мы все поместимся!
Дочка-племянница уже сидела рядом с дядей ли, папой. Оба смотрели в пол.
– Ну, блядь! – не унимался супротивный ездок.
Я так до конца и не вник в происходящее – что тут такое? мне было выходить, и всем было выходить, и все разошлись по делам, которых в прекрасном и яростном мире всегда до черта.
Хычины и трубочка
Электричка. Душная, набитая изрядно.
Семейство: супруг – по виду Шариков, но уже питерец в третьем поколении, супруга и двое детей-подростков.
Отец:
– Вот сейчас попьем колы и поедим бананчиков.
Перехватывает взгляд моей жены:
– Мы вам мешаем?
– Вы нас забавляете.
После пары бананчиков отец ударяет себя по лбу: хычины!
– У нас же есть хычины!
Они и в самом деле положили на бумажную тарелочку два хычина, один на другой. Тарелочку держал отец, а прочие члены семьи склонялись и откусывали по окружности. Отец сердился:
– Отцу-то, отцу-то оставьте! Откусите отцу!
И пояснил окружающим, что у него сломана челюсть, и он не может откусывать, но зато умеет жевать. Старший сын откусил ему от хычина и плюнул на хычин, а отец подъел сплюнутый на хычин хычин и стал рассуждать о глубине укуса: вот мать кусает поглубже – не то что ты!
Действительно: