После возвращения из Италии – и критики, ударившей как удар плетью ниже спины, – Эдвард предложил Хансу Кристиану начать писать для детей. «Они же любят всякие истории», – сказал Эдвард. Его друг, конечно, желал ему только добра, но Ханс Кристиан услышал кое-что другое. Он услышал истину, которая спряталась, как острая игла, за дружеским советом. Когда поэт недостаточно хорош, чтобы писать для взрослых, ему остается только сочинять для детей. Но Ханс Кристиан вообще не любил детей. Ему не нравилась их неприкрытая злость, дикость их природы и пальцы, вечно засунутые во всевозможные отверстия. Еще в детстве он невзлюбил детей, да и в школе предпочитал ходить за руку с учителем. Нет, это решено. Он никогда не будет писать ничего подобного. Лучше уж поехать домой в Оденсе, лучше бросить это все, лучше исчезнуть. Его собственный отец пошел тем же путем. Он мечтал о чем-то другом, он был умен, слишком умен для сапожника, но всегда был только им.
За исключением Эдварда, все уже смотрели на улицу, где за стеной, огораживающей поместье Колинов, остановился экипаж. В утреннем воздухе раздалось лошадиное ржание. Ханс Кристиан повернулся к окну и увидел полицейского, входящего в ворота.
Где-то далеко реальность постучала в двери с сокрушающей силой. Они открылись. Нет смысла сейчас читать, нужно подождать, все слышат решительные шаги в передней, затем на лестнице на второй этаж, все взоры обратились от окна на дверь салона.
Все встали, произведя изрядный шум. Полицейский в черной шляпе зашел внутрь.
– Ханс Кристиан Андерсен, – заявил полицейский, и все присутствующие теперь переводили взгляды с полицейского на Ханса Кристиана так, как обычно смотрят на шар, сбивающий кегли.
Полицейский протолкнулся среди шепчущейся публики, которая расступилась в сторону, желая своими глазами наблюдать разворачивающуюся сцену. Наконец, он встал перед Хансом Кристианом, который все еще сидел и бесцельно сжимал свои бумаги.
Ханс Кристиан сглотнул, посмотрел на свои путевые заметки из Италии, потом перевел взгляд на Эдварда, который в недоумении пожал плечами. Неужели все так плохо, что его даже приходится арестовать?
– Вы – Ханс Кристиан Андерсен? – справился полицейский и положил руку на бляху на ремне. Он, очевидно, был таким же, как другие полицейские, с которыми Ханс Кристиан сталкивался в Копенгагене, где так щедро раздавали увесистые оплеухи, удары палкой и принудительные прогулки в сточную канаву. В Оденсе полицейские были другими, более дружелюбными, готовыми выслушать, если человек хотел объясниться.
– Отвечайте, вы! – рявкнул полицейский.
– Да.
– Значит,