Вот все, что оставил здесь царь и матрос:
Андреевской церкви ободранный тес,
облупленной луковки блики —
как Богу и совести загодя взнос
за боль колоколен, за тягостный спрос
у воли высокой и дикой.
3. Прощальный вечер в Соловках
Где бледен топляк от белесой волны,
где рыжий лишайник сосет валуны,
где бывшие кельи сдаются внаем,
мы ужин прощальный сегодня даем.
И мы попросили, и старший из нас
подумал и встал, и сказал, не чинясь:
Хочу я в хаосе узор различить
и в пестряди прошлого – главную нить.
Как часто Россию терзали в войне,
но русский от русского вынес вдвойне.
И плач под монголом, и стоны веков
не громче немотства ее соловков.
И голос его был невесел, но тверд,
как формула пройденных временем верст.
И горькую стопку он выпил до дна;
и выпили мы; и была тишина.
Он был альпинист, и лепила борьба
бугры его плеч и бугор его лба.
1981
Ракурсы Тбилиси
На Тбилиси дождик пролил
сонмы солнечных огней,
и его зеленый профиль
стал в два раза зеленей.
Влево —
улицы
взлетали;
вправо —
падали
в Куру,
а проспект горизонталью
вел по талии к ребру.
Он умел приволочиться,
он смеялся и хитрил,
голубым прибоем джинсов
обметая пыль с витрин.
И беспечен был и нежен
взгляд его.
Щека в щеку,
как касания черешен,
встречи девушек безгрешно
исполнялись на бегу.
Сколько лиц, давно знакомых,
только память распахнуть!
Город шел наплывом, комом,
набегал волной на грудь.
Я с тобой, куда же деться,
виражи в обрывах дуг.
Связь времен руками детства
замыкала в сердце круг.
Сизой бронзой Руставели
завершал земной маршрут.
Свитый из стальной кудели
убегал к высокой цели
в синем небе черный шнур.
С пикой, поднятой, как видно,
только для отвода глаз,
как валькирия, Мтацминда
к нам навстречу понеслась.
Рядом щебет:
«Наш Тбилиси —
это маленький Париж!»
Город вверх по склону длился
остриями кипарисов,
ржавыми щитами крыш.
С площадки
я смотрел в его лицо,
рассеченное нещадно
мокрым сабельным рубцом.
На горячий глаз нацелясь,
он вгрызался в скулы скал
и раздробленную челюсть
Нарикалы огибал.
Этот знак резни и сечи
утверждал иной престиж:
город нес свои увечья,
без оглядки на Париж.
Он искус меча и чаши
ставил