Костя был циничен всегда, даже на первом курсе. Но при этом надежен, правдив, работоспособен 24 часа в сутки, а склонность к авантюрам и риску трансформировалась в его хирургической практике в операции такого уровня и такие методики, что его ежегодно приглашали оперировать в Германию, Швейцарию и Израиль. Он мог бы стать всемирно известным, блистать за рубежом, но старики родители, младшие братья, куча престарелых одиноких родственников, семья и вторая семья, дети в обеих – все это держало мертвым якорем{ Навсегда.}.
Стук в дверь заставил Польского вздрогнуть.
– Входите… – голос у Польского неожиданно сорвался. – Входите! – повторил он громче.
Жемчужникова вошла в кабинет с привычным недовольно-утомленным выражением лица. Взгляд сверху, иронично-покровительственный:
– Здравствуйте, Олег Михайлович! Что у нас такого срочного случилось? Что за угрозы? Я не вижу причин для Ваших визитов ко мне на работу. Если нужно изобразить перед Алексеем Николаевичем повышенное ко мне внимание, то это лишнее. Он и так Вам очень благодарен за Вашу обстоятельность, – Последние слова Жемчужникова подчеркнула с сарказмом. – И каков же результат наших с вами двухнедельных усилий? Я подозреваю, что-то ужасное, например, гастрит.
– Садитесь, Людмила Борисовна! – Польский отвел глаза.
– Садятся в тюрьму, Олег Михайлович, я Вам как-то это уже говорила. Принято говорить: «Присаживайтесь». Спасибо, присяду.
Польский видел, как двигаются губы Жемчужниковой, слышал слова, но не понимал и не воспринимал их. Удивительной красоты глаза, темно-зеленые, огромные, с мерцающими коричнево-золотистыми крапинками по радужке, обрамленные густыми загибающимися ресницами. Как опахала – вверх-вниз, кажется, что по комнате проносится ветер. Морщинки в уголках глаз, правая стрельчатая бровь чуть выше и светлее левой. Чистый высокий лоб в обрамлении темно-рыжих кудрей.
Цветной снимок после лапароскопии: везде-везде – темно-красные, с синеватым отливом бляшки опухоли, яркие, растущие, агрессивно пожирающие все. И Костины слова: «Остатки тела». Внезапная острая жалость к этой малознакомой высокомерной умирающей женщине переполнила Польского, он почувствовал, что не может говорить.
– Ну, что Вы молчите? То