Студейкин, постиравший одежду и ощутимо дрожащий в накатившей вечерней прохладе в тонком спортивном трико, возразил, клацая зубами:
– Да никакие мы не золотоискатели. И не курьеры. Я вам уже сто раз объяснял. Мы – гоминологи, ищем реликтового гоминоида…
Богомолов помалкивал, лёжа на боку и с тоской посматривая на никак не разгоравшийся костерок и подвешенный над ним котелок с холодной, набранной из впадающего в болото ручья водой.
– А раз так, – оторвался от своего занятия Фролов, наблюдая с удовлетворением, как заплясали в глубине охапки хвороста красные язычки пламени, – то мне, как сотруднику правоохранительных органов, вы вовсе не интересны. А потому с рассветом пойду я своей дорогой, а вы – своей…
– Как?! – встрепенулся отчаянно боявшийся таёжных дебрей писатель. – Вы не можете вот так просто взять и удалиться, бросив на произвол судьбы товарищей!
Милиционер, вскрыв ножом банку тушёнки, вытряхнул содержимое в котелок, сыпанул туда же пару щедрых горстей пшённой крупы и принялся помешивать деревянной ложкой, лениво возражая попутчикам:
– Во-первых, вы мне не товарищи. Во-вторых, к дальним переходам вы явно не приспособлены. В-третьих, ничего противозаконного не совершили и в пригляде моём не нуждаетесь.
– Вы… вы не имеете права! – дрожащим от негодования голосом возразил Богомолов. – В противном случае, если с нами, не дай бог, что случится, вы будете нести за это не только моральную, но и уголовную ответственность!
– Это почему же? – заинтересовался капитан.
– Да потому, – воодушевился, найдя способ удержать милиционера возле себя, Богомолов, – что вы намеренно ввели нас в заблуждение, представившись проводником, завели в таёжную глухомань и бросили на поживу хищникам!
– А я, когда в следующий раз в болоте тонуть буду, записку черкну. Дескать, прошу винить в моей смерти капитана Фролова! – поддакнул серьёзно Студейкин.
– Так потонет записка-то вместе с тобой!
– А я её на веточку наколю. В назидание потомкам. Или следственным органам…
– Ладно, ладно, – со смехом поднял руки над головой капитан. – Сдаюсь. Только, – становясь серьёзным, предупредил он, – отныне слушаться меня беспрекословно во всём. Сказал «Стоять!» – замираете, «Бежать!» – мчитесь что есть духу… А сейчас, гражданин гоминолог, возьми-ка мою телогрейку. А то ещё простынешь, свалишься с температурой…
Приняв рваную телогрейку как знак примирения, Студейкин охотно натянул её на себя и оживленно принялся болтать, обнаруживая незаурядные знания путешественника-теоретика.
– Я ведь специально август и сентябрь для экспедиции выбрал. Летом нас бы гнус здесь кончил. От этой напасти