Когда мы беседовали по вечерам, я, улыбаясь, говорил:
– Давайте приглушим цвет лампы, так будет лучше для глаз.
В ее голосе слышалась гармония смирения, а движения длинного, изящного тела были преисполнены такой романтичной грации, что я почти видел красавицу, историю которой слушал в темноте.
Шея мадемуазель Варвары была довольно длинной и тонкой. Она постоянно склонялась к правому плечу, как будто не в силах вынести тяжести головы, и старая дева все время опиралась головой на руку, когда говорила. Особенно характерным этот жест становился, когда она смущалась или же рассказывала что-то, от чего можно смутиться. Ее узкие плечи поднимались, левая рука скользила по груди, которая становилась еще более впалой. В такие моменты она походила на голую женщину, купающуюся в реке, когда ее вдруг увидел мужчина.
Глава VI
В то время в уголке моего сердца, как и в сердце мадемуазель Варвары, трепетала давняя любовь. Возможно, именно поэтому мы с ней так хорошо ладили.
Моя любимая жила по соседству в нашем квартале. Ее звали Мелек, и теперь она училась на стамбульских педагогических курсах для женщин.
Когда мы стали соседями, она была кудрявой, белокурой толстенькой девочкой лет одиннадцати-двенадцати, розовощекой и голубоглазой, с длинными ресницами и мелкими чертами лица. Мы были ровесниками.
Ее кукольная красота, розовая шапочка и юбка с оборками создавали впечатление, что она вышла из витрины магазина. В то время я не мог представить, что существуют девочки прекраснее Мелек. Я сразу же влюбился и решил непременно жениться на ней, когда вырасту.
Я стал причесываться как взрослый, носить галстук и длинные брюки, пытаясь таким образом привлечь ее к себе.
Вероятно, Мелек тоже была ко мне неравнодушна. Об этом свидетельствовало ее смущение – верный признак любви в этом возрасте. Дома мы оба озорничали и даже порой вели себя бессовестно, но при встрече принимали серьезный вид и не смели говорить друг с другом. Еще мы иногда посылали друг другу платок или бутылочку с лавандой.
Но когда Мелек исполнилось тринадцать, она внезапно выросла и начала носить чаршаф.
Я же еще был ребенком. Мне хотелось как можно скорее отрастить усы, чтобы поспеть за ней, и я постоянно сурьмил верхнюю губу.
Под началом моего отца служил старый белобородый солдат Камбер. Всю молодость он скрывался, не желая идти в армию, но к пятидесяти годам его поймали. Впрочем, человек он был хороший, хотя и слегка не в себе.
Я страдал от одиночества и поверял ему свои горести. Но однажды он жестоко высмеял меня, отняв последнюю надежду. «Ну что за усы, как лук-порей, да еще нарисованный!» – сказал он, ехидно прищурившись.
Разве можно было сомневаться, что Мелек отныне пренебрегает мной? Порой я видел ее на улице в черном чаршафе и вуали, рядом с матерью,