Куда бы ни стремился, всегда – к тебе. Какими бы неправедными тропами ни крался, возвращался с восходом солнца, на улицу мечты. Под черепичной крышей с весело дымящей трубой, притаилась тихая, семейная радость. Знаю, письма по е-мэйлу, отправленные мне, сочинялись наспех Ниной. Святое подражательство. Забота о связи поколений.
Соня забросила куклы и мягкие игрушки. Сидит в ванной, гонит к смывному отверстию красноватые, сморщенные кусочки девственной плевы. Саднит внизу. Взрослый, изведанный избранник травит про нее небыль, продает технологию насилия прыщавым, злорадным юнцам. Она клянется не выходить замуж, не иметь детей.
Бросаю в салон туго скрученную пылающую бумажку. Магнитола жует:
– …В моей игре почти нет правил,
И мой герой не держит строй,
И лезет на рожон…[5]
Выкинул пустую емкость в густую траву, присел на бетонную плиту в метрах двадцати от Ауди, тихо посвистывая. Взмок от волнения. Ливер внутри перетрясся. Покрутил головой, заметил слева от себя на опушке леса Домирчика. Тот внимательно наблюдал. Медленной, уверенной походкой сытого тигра двинулся в мою сторону. Меня охватило нервическое, нездоровое веселье. Сложил ладони рупором:
– Я Нинку долбил прошлой ночью!
Он споткнулся, поломал ритм собственных шагов, пытаясь сохранить равновесие, заколыхал пивным животом. Рванулся вперед. Тысячи воздушных шаров проткнули шилом одновременно. Ударная волна бросила меня навстречу Домирчику. Заистерила обворованной пенсионеркой сигнализация. Лишилась сознания. Ястребиные, обычно, жуткие меткой прицельностью глаза, встретили испугом и недоумением. Между ними напряженно-выгнутая натянутым луком переносица. Видна каждая пора, капельки пота. Изведал первобытного страха! Уселся сверху искусным гончаром-ремесленником,