–Когда нас нанимали, я только кашлять мог.
–Как сейчас, кстати? – побеспокоился (и заодно перевел тему) Данило.
–Как рукой сняло. Этак, знаешь, не то как зудит, не то чешется, там, в горле, но дышать снова можно и кашель перестал. Да ты ж видел, сколько я сегодня выхаркал. А ведь бабка так и сказала в Угличе – вглубь ушло, мало поможет отвар-то…
–Ну?… И сам же жалуешься? За полдня тебя вылечили! Не пойму я тебя, Пим – Данило, на самом деле, тоже понимал, что с такими попутчиками что-то нечисто, но признавать свою возможную промашку не спешил – да и Матерь сейчас с ними там поговорит… вроде, на первый взгляд глянулись они ей…
–В дела Матери нам бы не лезть, глубже чем надо, да ты и сам это знаешь. А тут, похоже, особое что-то. Чудеса их эти, и повозка…
–Это да, я сразу, как ее увидал, понял, что не делают у нас таких. Думал, с дальних стран что, или вообще заморское. А видишь, как оно выходит…
–Как бы потом не вышло, что от всех, кто к этому делу касательство имел, и памяти не останется, вот что я думаю.
–А много ли нам терять-то? – набычился (но тихо, тихо) Данило – и так, считай, десять годов крохами побираемся. А новгородцы – и того больше. Завтра Матерь скажет, что и как. А так, довезем их, да и на зимовку. Давай спать, хоть и сказала она, что по приметам зима поздняя будет, поспешать надо, умотаемся прилично.
Пимен с выражением вечного скептика на лице пошел спать (не кашляя), а тем временем в «чистой» горнице, уже в темноте, когда кто-то из бояр (вроде, Федор) начал тихо похрапывать, мозг, загруженный Седовым еще с утра проблемой отношения к нему бояр и князя, неожиданно выдал результат. Точнее, это все было автоматически, он даже для себя не формулировал некую проблему, решение которой желал бы получить. Просто утренний вопрос, который он задал сам себе, получил ответ в виде развернутых образов. Они просто считают его ровней, с самого начала. Есть какой-то термин в психологии, в критических обстоятельствах первая реакция на человека или событие запоминается, как единственно верная. А дело в том, что в нем, еще тогда, на поляне, не было ни грамма подобострастности, преклонения, хотя по внешнему виду уж точно можно было определить бояр, да даже опаски и какой-то осторожности не было у него! Вот они и запомнили. Да и потом, когда они уже назвались ему, он вел себя точно так же. А в это время у всех, стопроцентно, такого быть не могло. Четкое сословное деление, с самого малолетства. По тем же речникам это было прекрасно видно. И поэтому потом, когда он и назвался, и пытался объяснить, кто он есть, они только хмыкали, считая, что он имеет причины скрывать правду, или, что вернее, недоговаривать. Улыбались, но вроде как уважали такую его скрытность, считая, что тому есть основания. Да он и сам им немного позже именно такой вариант предложил – говорить правду, но не всю правду! Что ж, это проясняло ситуацию, причем, поскольку он все равно придерживался бы