– Что-то я не пойму, ты добровольцами кого называешь?
– Да ты что сюда с небес свалился, разве не в общей колонне притопал? А то там не разглядел, как бравые ребятки, почти строевым шагом идут сдаваться. Тебя-то, к примеру, сразу видно, не по доброй воле тут. Да, понятно простаку любому, – настаивал Николай, почувствовав некоторое смущение в реакции собеседника. – Первым делом, видно навскидку, у тебя каких-либо друзей приятелей в этом «санатории», точно быть не может. Так ведь, к тому же, не такой уж ты свежий огурчик. Хромой с рукой не порядок, да у тебя и фотокарточка слегка подпорчена. Может быть, ты подсадной? Да нет, это скорей ты обо мне можешь такое думать, я же тут ветеран, и с тобой первый заговорил. Но во мне тоже будь уверен, – продолжал он, спрятав миску и ложку, и перейдя почти на шепот, – хотя провокаторы среди этой публики тоже есть, дней пять тому одного придушили. Поначалу, как настоящий трибун за побег агитировал, приличную аудиторию, между прочим собрал, а затем неосторожно чесночком срыгнул. Салом с чесноком здесь вряд ли пленников когда-нибудь кормили, вот благодарные слушатели вовремя и среагировали на столь редкий в этих местах кулинарный изыск. Так что Петруха, утекать надо пока силенки есть, – хлестануло по барабанным перепонкам именно то, что вытекало из логики всего разговора, но противоречило логике последней фразы, – да ты не думай, провокаторам нужна большая толпа, что бы охрана чуть-чуть постреляла для нашей острастки и дело сделано, отдыхай спокойно. Чтоб тебе, да и мне спокойней было, друг от друга не отходим, если есть план, позже скажешь. У меня-то точно есть вроде нормальный план, мать его через колено. Охране, мне кажется наплевать на нашу сохранность, тяп-ляп они нас стерегут. Так что думай, если нет, я один дуну, – прозвучало, как призыв к решению ребуса. – Я подремлю пока, – и моментально свернулся калачиком.
Запахнув, как можно плотнее свою видавшую виды шинель, втянув голову в плечи так глубоко, насколько позволяла ширина поднятого воротника, Петр, в тяжелых раздумьях, расположился неподалеку.
– Думай, – повторил он, как ему показалось, самое важное слово из только что услышанного, – легко сказать. То, что выжить здесь почти невозможно, он и сам понимал без всяких наставлений.